Владимир Бондаренко - Бродский: Русский поэт
И остаются от него одни воспоминания «при виде волн… в беге строк и в гуденье слов…». «Морская душа» рождает морскую поэзию… Филолог из Эстонии, тоже, кстати, морской прибалтийской страны, Михаил Лотман написал блестящую работу о поэзии Иосифа Бродского «С видом на море». И в самом деле, вся поэзия Бродского, включая ленинградскую, ссыльную поморскую, американскую, венецианскую, стокгольмскую, дублинскую, — это поэзия «с видом на море».
Поэт Иосиф Бродский, гражданин Иосиф Бродский в течение жизни менялся неоднократно и радикально, но со своей «морской душой» он никогда не расставался, море в поэзии Бродского, русского ли периода, американского, странствий по Швеции, Италии, Мексике, оставалось все тем же морем. В этом, как и в своей любви, он был постоянен. Его привлекала прежде всего стихия моря, не подвластная никому. В этом он был солидарен с чуждым ему Александром Блоком, который после гибели «Титаника» сожалел о гибели людей, при всем этом признавая, что стихия океана выше… Вот и Бродский пишет о том же: «Потом он прыгает, крестясь, / В прибой, но в схватке рукопашной / Он терпит крах…»
Анна Александрова в своей диссертации о Бродском отмечает: «В раннем творчестве поэта преобладает абстрактное изображение воды, характерное для романтической традиции. Это обусловливается влиянием бардовской поэзии на раннего Бродского, к которому позже присоединилась традиция М. Цветаевой. В ранних произведениях вода изображается как романтическая „темная вода“, царство ужаса и смерти („Холмы“, „Ты поскачешь во мраке“). Наряду с абстрактным изображением воды молодого поэта привлекает сама ее сущность. Побывав в Крыму в 1962 году, Бродский начинает описывать воду более конкретно. Так, целый пласт стихотворений 1962–1964 годов соотносится с любовной темой („Пророчество“, „Песни счастливой зимы“), море выступает как идиллический фон для любви, как стихия чувственного и одновременно умиротворяющего характера. Ритм шума морских волн воплощает цикличность бытия и вечность любовного чувства. Наряду с этим реализуется традиционный мотив моря как пространственной границы, как „места в нигде“, где можно отгородиться от хаоса реальности… Далее начиная с 1964 года развитие этой темы идет в двух различных направлениях: 1) Вода — субстанция, способная поглощать людей, память о них, их тела (традиционный образ Леты). Субстанция времени алогична, обладает собственным сознанием. Подобное представление постепенно складывается у Бродского. Одно из его ответвлений — тема утопления и мотивы утопленничества, которое поэт почти сразу начал связывать с „пропажей“ человека во времени… 2) Амбивалентно поэт рассматривает воду как атрибут дихотомии „свобода — рабство“. Ключевым здесь становится образ империи как „душной страны“, жители которой постоянно обуреваемы жаждой, а море в империи изображается либо как замерзшее („Anno Domini“, 1968), либо как недвижимое и мелеющее. Жизнь „в глухой провинции у моря“ („Письма римского другу“, 1972) противопоставляется душному миру столицы…»
Увы, часто исследователи в своей научности мертвят дух живой поэзии Иосифа Бродского, к тому же постоянно раздираемого собственными противоречиями. То он в своих первых эмигрантских интервью признается в определенной «советскости», и этот мотив в той или иной мере сопровождает его до конца жизни, то, оправдывая свою эмиграцию (прежде всего перед самим собой), начинает демонизировать родину:
Теперь меня там нет. Об этом думать странно.
Но было бы чудней изображать барана,
дрожать, но раздражать на склоне дней тирана…
Уж кем-кем, но тираном дряхлеющий Леонид Брежнев никогда не был. Тем более при этом величием своей державы Иосиф Бродский всегда так или иначе гордился — не зря же позировал в советской футболке. Но все его воспоминания о родине неизбежно переходили на морскую или, в крайнем случае, водную тему. Да и сами его путешествия по Крыму, по Поморскому Северу, по Прибалтике, даже по Якутии так или иначе связаны с водной гладью. Беломорье, Лена, Коктебель и Ялта, Вильнюс и Таллин, кругом одна вода, сплошные водные пространства. Он поневоле «привык к свинцу небес и к айвазовским бурям…».
Он родился у самого синего моря, жил у моря, уехал в США, в «Империю, чьи края / опускаются в воду…» («Колыбельная Трескового мыса»). Он поселился в Нью-Йорке, рядом с «водичкой», умер у океана, похоронен на острове посреди моря — вот уж поистине «морская душа»! Морской темы в его поэзии гораздо больше, чем еврейской, американской или итальянской. После русской темы, пожалуй, второе место займет. Исследователи уже немало писали о морском восприятии Иосифа Бродского. Вот, к примеру, Михаил Лотман: «Море в поэзии Бродского предстает в двух категориях: в пространственной и временной.
1. Море как пространственная категория непосредственно связано с поэтической моделью мира Бродского и имеет символический смысл… „В состязании с сушей“ море выступает как активное начало, когда-нибудь оно окончательно захлестнет сушу:
Когда-нибудь оно, а не — увы —
мы, захлестнет решетку променада
и двинется под возгласы „не надо“,
вздымая гребни выше головы…
Море сначала стирает индивидуальные особенности попавшей в него вещи:
И только корабль не отличается от корабля.
Переваливаясь на волнах, корабль
выглядит одновременно как дерево и журавль,
из-под ног у которого ушла земля…
И наконец разрушает и полностью поглощает ее … „Море полно сюрпризов“, в этой непредсказуемости еще одно преимущество моря перед сушей:
Море гораздо разнообразней суши.
Интереснее, чем что-либо.
Изнутри, как и снаружи. Рыба
интереснее груши.
Таким образом, море живет по своим законам, отличным от законов суши и человека…
Горбунову (поэма „Горбунов и Горчаков“) в сумасшедшем доме снится море. Море — это „нечто большее, чем мы, / что греет нас, само себя не грея“, и поэтому море для Горбунова оказывается реальнее, пусть даже и во сне, чем Горчаков „на табурете“.
Предпочтение воды другим стихиям является одной из причин внимания Бродского к морю:
Что на вершину посмотреть, что в корень —
почувствуешь головокружение, рвоту;
и я предпочитаю воду…
В эссе „Набережная неисцелимых“ Бродский пишет: „В любом случае я всегда считал, что раз Дух Божий носился над водою, вода должна была его отражать. Отсюда моя слабость к воде, к ее складкам, морщинам, ряби и — поскольку я северянин — к ее серости“. Море для Бродского — это освобождение. Именно на берег моря он уехал бы жить с любимой женщиной, отгородившись от мира, от враждебного государства „высоченной дамбой“ (Пророчество). Море становится метафорой свободы от пространственных ограничений, а нарушение календарного цикла — метафорой свободы от ограничений временных.
