Вехова Базильевна - Бумажные маки: Повесть о детстве
«Я в экспедиции, состою сотрудником в гравиметрической партии. Нас шестеро. Бэм — начальник... Бэму 24 года. Он невысокого роста. Смугл, точно кофеинка. Черные волосы, черные глаза, глаза довольно красивые, если бы не были прикрыты окошками огромнейших роговых очков. Те же очки несколько сглаживают чрезмерную живость нашего начальника, придавая ему оттенок некоторой степенности. А Бэм очень жив и вспыльчив. При разговоре живет все его лицо, живут руки и вся фигура, и кажется, точно даже волосы и очки принимают то или иное выражением.
Их жизнь была полна увлекательных совместных трудов, идей, они жили одним... Мама тоже была астрономом. У нее были большие способности к математике, она увлекалась астрономическими вычислениями, об этом много говорится в ее письмах. Познакомились они в экспедиции, когда ездили наблюдать метеоритный дождь...
Она написала бабушке в лагерь, как они с моим отцом вели съемку полного солнечного затмения в 1936 году в казахской степи на станции Верблюжьей:
^Утром 18 июля стали подыскивать место для установки приборов. Лазили на высоченную водокачку, но там оказалась чересчур крутая крыша. С нами же лазил целый ряд старичков, которые тоже приехали на Верблюжью наблюдать. Впрочем, старички — не астрономы, а доценты и профессоры других специальностей.
Местность — степь-степь-степь совершенно лысая. Станция — малюсенькая: пара домиков всего и юрты казахов. Нам, конечно, страшно обрадовались. А мы — ладили, клеили. <...>
Легли спать часа в два. Наконец наступило утро 19 июня. Уже с четырех часов мы были на ногах, волновались, подготавливались.
Бэм заряжал приборы пленками и пластинками. Когда на диске солнца съелся маленький кусочек справа, мы уже были в степи у приборов — человек около 50. Я работала на специально сконструированном нами с Бэм-кой приборе для определения цвета неба в различных частях (такая работа еще не проводилась и очень интересна). Когда от солнца остался только серп, стали заметны изменения в природе — тени стали резче, птицы начали умолкать и приготавливаться ко сну. Солнце становилось все уже, и в тот момент, когда оно совсем закрылось и вспыхнула яркая корона, все мгновенно и сказочно преобразилось: темно-темно-синее небо, яркие звезды, кругом на всем горизонте феерично-тонкие зори, а на небе вместо солнца — черный диск, окруженный жемчужным сиянием короны, на фоне которой особенно резко выделялись четыре громадных красных огненных языка — протуберанцы солнца.
Было абсолютно тихо. Люди от чересчур сильного впечатления умолкли, птицы, козявки улеглись спать. Только слышно было тиканье часов. Немного погодя стадо коров с ревом бросилось по хлевам. Весь этот сказочный вид, я думаю, забыть невозможно. Но только две с половиной минуты продолжалось это. Через 95 секунд тень Луны, несшаяся со скоростью пули по Земле, успела перейти в другое место. Когда в обратном порядке прошли все фазы покрытия, мы побежали к радио послушать о затмении из других мест. Затем послали телеграмму в "Известия"».
Ей оставалось жить год... Письмо о затмении заканчивалось так:
«Самое позднее через два с половиной месяца приеду к тебе! Напиши, что тебе привезти из вкусных вещей и подарочков, что тебе хочется?»
Пришло письмо в лагерь в Усть-Ухте, где бабушка Женя оказалась в 1936 году.
Бабушке повезло: она любила учиться и у нее была стопка дипломов — об окончании курсов машинописи, английского языка, бухгалтерии... Знание счетной работы ее и спасло: как только она приходила на этап или в лагерь, ее тут же вызывали к начальству и сажали в бухгалтерию. Там хоть и работали по 12-14 часов, зато в тепле, сидя на стуле, жили не в общих бараках, а в отдельном помещении или даже на квартирах у крестьян. В Усть-Ухте контора была не в лагере, а в деревне, и жили конторские в деревенских домах.
Первый раз съездить к бабушке в лагерь моей маме удалось в 1935 году. Бабушка описала мне их встречу:
«В Устъ-Выми медицинская комиссия меня забраковала: «порок сердцам. Из 2-3 сотен отобрали нас человек 12 слабых для этапа. Повели по песчаной дороге по лесу 15 км, дорога шла вверх. На горе мы увидели красивейший монастырь. Меня, конечно, сразу — в бухгалтерию. Назначают главным бухгалтером. Мне неловко, там уже сидят человек, пять пожилых мужчин. Все гораздо старше меня. Наверное, опытные работники... Оказалось — слабенькие счетоводы, а работа сложная. До 12 часов ночи, до часу работаешь. <...>
В июле однажды возчик, который ездил в Усть-Вымь в продуктовые склады, сунул мне потихоньку поздно вечером записку: «Мы в Устъ-Выми. Можно ли тебя увидеть?» Я с этим же возчиком послала записку: «Приезжайте с этой подводой». А сама пошла к секретарю начальника Лафаки-греку. Он был молодой, не злой. Но все равно сердце у меня ушло в пятки... Я ему рассказываю: «Дочка приехала. Можно повидать?» Он пошел доложить начальнику. Я жду ни жива ни мертва. Он выходит, машет рукой: «Разрешил начальник свидание на три дня».
А твои мама с папой прожили со мной 8 дней! Я работала, как всегда, но товарищи выручали: отпускали пораньше, делали за меня часть работы. У нас была среди заключенных настоящая взаимовыручка. Больше никогда не складывались на моей памяти такие братские отношения в коллективе, как в монастыре в Кылтово... »
Потом — лагерь в Усть-Ухте, где было их последнее свидание. Прощаясь, моя мама обещала в следующий раз приехать втроем. Она не подозревала, что на нее надвигается ее собственное солнечное затмение, только без жемчужной короны.
В конце мая 1937 года она писала своей маме:
«Дорогая моя, любименькая! <...> Это письмо придет к тебе вероятно вместе с телеграммой о Таточке (она была уверена, что у нее родится девочка, и называла меня заранее своим детским именем). Совсем забегалась. Такая куча хозяйственных дел! Сегодня я совсем одна.
Бэм уехал с утра в один городишко читать лекцию, вернется завтра утром, и прямо с поезда на работу. Завтра вечером у него снова лекция в Измайлове, так что увижу его лишь в 12 ночи! Он очень много работает. Теперь еще устроился консультантом по высшей математике и физике в Тургеневской библиотеке. Это — два раза в шестидневку и дает рублей 200. Так что у нас финансы более или менее ничего, во всяком случае, наконец-то стало хватать на питание. Я такая рассудительная стала: все записываю, даже ты так не умеешь!!! Но все-таки всюду хвостики торчат... Я теперь лодырничаю. Читаю много по-английски, немножко занимаюсь физикой и пишу статьи — вот и все. Да, сшила я на мебель белые чехлы, очень хорошо вышло, теперь хочу их вышить крестиком, и рисунок подобрала, да ниток нигде нет...»
13
