Виктор Кравченко - Я избрал свободу
12 октября немцы забросали наш Болшевский район листовками. Я руководил группой доверенных коммунистов, которые подбирали эти немецкие обращения. Нам, конечно, запретили читать их, — каждый найденный с листовкой подлежал немедленному аресту. Но мы пытались читать их во время этой работы. Они не произвели на нас впечатления, даже наполнили нас презрением к врагу. Германская пропаганда казалась мне необычайно глупой. Ее наглость была возмутительной и она делала ошибку, смешивая любовь к родине с любовью к Сталину.
В ту же ночь нас подняли по тревоге. Через полчаса три батальона наших молодых, полуобученных офицеров, в полном боевом снаряжении, были двинуты к западным подступам к Москве. Сорок восемь часов спустя около одной трети их вернулась назад, окровавленные, замерзшие, голодные, в подавленном состоянии духа; остальные никогда не вернулись. Большинство из этой молодежи были фанатичными комсомольцами. Они пошли в бой с криками: «За Сталина! За партию!»
Начиная с 13 октября мы все лежали в снегу в лесах Болшево, охраняя подходы к столице с нашей стороны, где ожидалось, что будут высажены немецкие авио-десанты. На мне было летнее белье, легкие брезентовые сапоги, летняя фуражка, легкий армейский плащ, при температуре значительно ниже нуля. Мое вооружение состояло из учебной винтовки и ровно трех патронов. Хотя мы все были офицерами, мало кто из нас был лучше защищен от холода, только отдельные счастливцы имели по пяти патронов. Боеприпасы, которые нам обещали, так и не прибыли. Многие из нас конечно имели с собой теплые гражданские вещи; лично я, например, имел хорошую пару сапог, шерстяное белье и другие вещи. Но нам строго запретили пользоваться чем либо, кроме казенных вещей. Итак, мы мерзли и страдали во славу военной глупости.
Эти дни и ночи в снегу, после которых многие из моих товарищей вернулись обмороженными и простуженными, навсегда запечатлелись в моем мозгу. Еще более угнетающим, чем недостаток одежды, снаряжения и вооружения, действовал вид автомобилей, набитых паразитами и их имуществом, бегущих из Москвы. Один офицер, скорчившийся рядом со мной в снегу, воскликнул:
«Если я увижу еще один автомобиль с бюрократами, я наделаю дырок в этих сволочах».
«Лучше сохрани свои три пули для немцев», сказал я.
Маршируя по утрам назад из Болшево, усталые, голодные, замерзшие, мы пели одну из предписанных песен:
«За родину, за Сталина!»
В эти моменты у меня было мало любви к Сталину. Но я ее пел, вместе с другими. Слова наших торжественных песен и чувства в наших сердцах не всегда совпадают.
Вечером пятнадцатого две роты квалифицированных инженеров были отправлены в Москву с секретным заданием. В моей роли партийного организатора, я знал о характере их задания, сообщенного мне, как величайший секрет. Они должны были присоединиться к другим группам из специальных частей НКВД. Их работа заключалась в минировании Москвы. Взрывчатые вещества были положены под мовсковское метро, под главные кремлевские здания, под электростанции, водопровод, железнодорожные станции, музеи, театры, основные правительственные здания, коммуникации и укрепления. Все было подготовлено, чтобы поджечь столицу. При этом погибло бы большое количество немецких, но еще большее количество русских жизней. Мины были удалены только поздним летом 1942 года.
Утром шестнадцатого полковник Вар- варкин послал меня в Москву. Я нашел город в полной панике. Всюду распространялись самые истерические слухи. Говорили, что в Кремле произошел дворцовый переворот; что Сталин арестован, что немцы уже в Филях, на краю города. Перепуганные люди были уверены, что они видели немецких парашютистов на Красной площади. Они говорили один другому, что немцы были среди нас в красноармейской форме. Толпы бросались из улицы в улицу, а затем снова назад, во внезапных волнах паники.
Начались грабежи и беспорядки. Обезумевшие массы опустошали склады и магазины. Создавалось впечатление, что правительства больше не существует; что миллионы москвичей предоставлены их собственной участи, без пищи, топлива и без оружия. Порядок отсутствовал.
В Савое, Метрополе и нескольких других шикарных отелях и ресторанах перепуганные женщины и просто проститутки пьянствовали с высшими чиновниками, которые еще не покинули города. Вино и водка лились рекой. Может быть эти оргии и не были такими дикими, как об этом говорилось, но сами эти возмутительные истории были симптоматичны для краха.
Впоследствии я узнал в подробностях, что некоторые из этих рассказов были верны. В помещении Совнаркома, на Садово-Каретной, например, высшие чиновники собрали женщин служащих в пьяном дебоше, который продолжался много часов. В сотнях других правительственных учреждений и в частных квартирах люди вели себя так, как будто наступил конец света. Воздушные бомбардировки и слухи доводили панику до сумасшествия.
Отчаявшиеся мужчины, женщины и дети мчались по улицам и осаждали станции. Семнадцатого толпы людей, в поисках пищи, снова громили склады, рынки и магазины. Милиция бездействовала. Из мясного комбината им. Микояна были вытащены все запасы мяса, колбас и консервов. Голодные люди, покинутые их правительством, штурмовали кондитерскую фабрику около площади Маяковского, распределяя между собою тонны кондитерских изделий, сахара и другого сырья. Десятки других предприятий были разграблены.
Беспорядки продолжались всю ночь и большую часть восемнадцатого октября. Тысячи коммунистов, считая, что их поймали в западню в обреченном городе, уничтожили свои партийные билеты, политическую литературу и потреты Сталина и других вождей. Я могу утверждать ужасную правду, подтвержденную мне потом сотни раз осведомленными людьми.
Немцы могли взять в эти дни Москву буквально без борьбы. Две или три парашютных дивизии, сброшенные с самолетов, заняли бы город без боя. (Здесь Кравченко снова допускает фактическую ошибку. Немцы в эти дни еще довершали ликвидацию восьми армий Тимошенко в двойном окружении, в районе Брянск-Вязьма и потому, конечно, взять в эти дни Москвы не могли. Прим. перевод.)
Начиная с девятнадцатого, положение улучшилось. В город начали прибывать первые эшелоны сибирских и дальневосточных частей. Милиция и НКВД проснулись от своей летаргии. В этот день Сталин издал, за своей подписью, декрет, который был роздан руководящим чиновникам и вступил в силу немедленно, хотя был опубликован только через два дня. Сам тон декрета отражал тот факт, что Москва была в огне неорганизованного бунта.
«С целью обеспечения обороны Москвы с тыла, с целью укрепления тыла наших войск, а также с целью прекращения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов германского фашизма», начинался декрет. Затем он предписал крайние наказания для всех категорий населения: «Провокаторы, шпионы и другие агенты врага, уличенные в нарушении закона и порядка, должны расстреливаться на месте».
