Андрей Амальрик - Записки диссидента
Вскоре и Павел начал устраивать у себя еженедельные сборища — назову их условно «пятницы»: комната была забита людьми, стояли кучками, разговаривая и передавая друг другу машинописные бумажки, и тут же, уткнувшись в них носом, читали, так что по комнате шел шорох от бумажных листков.
Здесь я познакомился с крымскими татарами. В 1944 году весь крымскотатарский народ, включая грудных детей, был депортирован в Среднюю Азию по обвинению в «сотрудничестве» с немцами, туда же отправили и татар, демобилизованных после войны. В 1956 году был принят указ, «реабилитировавший» народ, но, в отличие от таких же высланных кавказских народов, не разрешивший возвращения на родину. Сыграли, по-видимому, роль противодействие украинского партийного руководства, на которое тогда опирался Хрущев в борьбе за власть, а также то, что в отличие от кавказцев крымские татары сразу не двинулись стихийно, народ они вообще более трудолюбивый и мирный, чем, скажем, чечены, так что и узбекские власти более были заинтересованы их удержать. Но постепенно Движение за возвращение в Крым вовлекло несколько сот тысяч человек, поданы были тысячи петиций, сотни людей арестованы — и только десяткам удалось возвратиться. При этом дело шло не о выезде из СССР, как для евреев и волжских немцев, а о переезде из одной части страны в другую людей, формально пользующихся правами советских граждан. Выселение татар и запрещение им вернуться — акция, направленная против целого народа, она сопровождалась физическим уничтожением половины народа, лишением его имени, крымских татар превратили в просто татар, лишением школ, книг и газет на родном языке. Однако вопрос о геноциде ни разу не был поднят ни в одной международной организации, и ни одна мусульманская страна ничего не сделала для своих братьев.
Крымские татары ведут борьбу мирными средствами: переезжают в Крым, где их ловят и высылают, проводят мирные демонстрации, которые разгоняют войсками, обращаются с верноподданническими петициями, заполненными словами о «великой партии Ленина», на которые не получают ответа. Меня удивляло их терпение, казалось, что если бы часть крымских татар перешла к тактике террора, скажем, к угону самолетов, то власти пошли бы на уступки, как они разрешили еврейскую эмиграцию после попытки угона самолета Кузнецовым и Дымшицем в 1970 году. Часть татар, особенно молодые, стала присоединяться к Демократическому движению, рассчитывая на большую гласность. Одной из их болезненных проблем была нехватка национальной интеллигенции — кроме физика, врача и двух инженеров я встречал только бульдозеристов, трактористок и шоферов, которые приезжали из Средней Азии со следами въевшегося в кожу мазута и с написанными корявым почерком заявлениями.
У Павла стали появляться люди, служившие как бы мостом между диссидентами и сионистами. Движение за выезд евреев существовало со времени образования государства Израиль, но влачило жалкое существование, пока шестидневная война 1967 года и Демократическое движение 1968 года не дали ему новый толчок. Я хорошо помню седого и суетливого Юлиуса Телесина, размножавшего и распространявшего самиздат, от изданных за границей романов Солженицына до записей своих допросов в КГБ. Читая эти протоколы — а Телесин распространял их в неимоверном количестве, — невольно пожалеешь бедных следователей, он нумеровал все заявления, допросы, вопросы следователя и свои ответы, и на вопрос следователя: «Давали ли вы для прочтения и если давали, то кому, ваше заявление № 3?» — Юлиус отвечал: «Ответом на ваш вопрос № 9 может служить мой ответ № 7», — так что к концу допроса ни следователь, ни Телесин, ни тем более читатель протокола не могли понять, что на что является ответом. В 1969 году московские сионисты, составляя письмо с требованием свободного выезда в Израиль, собрали 39 подписей, а хотелось, видимо, ровное число, и тут кто-то вспомнил о Телесине. Участвуя в Демократическом движении, он подписал уже столько заявлений, что одним больше, одним меньше казалось ему совершенно все равно. Каково же было его удивление и негодование заслуженных сионистов, когда через несколько дней в «Известиях» появилась статья, называющая Телесина руководителем сионистов, вскоре он одним из первых получил разрешение выехать в Израиль.
Павел Литвинов был плохим организатором, не знаю, умел ли он вообще доводить что-нибудь до конца, но благодаря своей благожелательности, открытости, здравому смыслу, смелости и отсутствию болезненного самолюбия смог стать центром, к которому стягивались люди, казалось бы, несовместимые, разного возраста, мировоззрения, интересов, опыта — я вспоминаю генерала Григоренко, с удивлением оглядывающегося среди наших странных картин.
Неверно было бы сказать, что всех объединяло негативное отношение к режиму, объединяла — хотя это не было еще ясно сформулировано — вера в права человека, в достоинство человеческой личности, к этому подводил и опыт привыкшего к дисциплине коммуниста генерала Григоренко, и опыт требующего творческой свободы индивидуалиста писателя Амальрика. Но еще нужен был человек, которого мы все считали бы своим, — Павел и сыграл такую роль.
Неверно было бы и сказать, что все вечера у него проходили за чтением бумажек, — впоследствии следователь Акимова, специалист по диссидентам, говорила одному из своих друзей: «Ты не думай, что они святые! Они водку пьют, и бабы у них есть!»
В апреле 1968 года — когда волна петиций стала падать, а волна репрессий подниматься — Павел принес мне несколько листков папиросной бумаги с подслеповатым машинописным текстом: черновик первого номера журнала «Год прав человека в Советском Союзе» с подзаголовком «Хроника текущих событий» — постепенно «Хроника» стала названием журнала, а «Год прав человека в СССР продолжается» или «Борьба за права человека в СССР продолжается» — его девизом, вроде «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» у «Правды» или «Все факты, достойные опубликования» у «Нью-Йорк Таймс». Название было взято — сознательно или бессознательно — из русских передач Би-Би-Си, есть ежедневная программа «Хроника текущих событий: глядя из Лондона». Наша «Хроника» была задумана как изложение — раз в два месяца — фактов о нарушении прав человека: о судах, арестах, обысках. Я посоветовал тон сделать менее эмоциональным и менее оценочным, пусть факты говорят сами за себя; за редким исключением все годы «Хроника» придерживалась этого стиля.
Все мое сотрудничество с «Хроникой» — вопреки утверждениям КГБ — исчерпывалось этим советом, немногими сведениями, которые я туда передал, поправками к третьему выпуску да еще тем, что первые номера я переслал за границу для радиотрансляции на СССР. По традиции «Хроника» выходит анонимно, и считалось ненужным говорить о ее редакторах. Она существует более десяти лет — случай для подцензурного журнала в СССР уникальный. В 1972 году КГБ заявил, что после каждого выпуска «Хроники» будет арестовывать одного человека, не обязательно связанного с выпуском, — издание приостановилось, но через год возобновилось. «Дальнейшее молчание означало бы поддержку — пусть косвенную и пассивную — „тактики заложников“, несовместимой с правом, моралью и достоинством человека», — писали издатели «Хроники».
