Антонелла Чиленто - Неаполь чудный мой
А под Санта-Марией находятся катакомбы Сан-Гаудиозо.
Среди домов с обвалившейся штукатуркой – часть из них до сих пор хранит на себе следы землетрясения, другие разрушаются в силу естественных причин, подобно скалам, изъеденным временем, – красуются вывески по-итальянски и по-английски с приглашением купить билет в катакомбы. За церковью расположен подъемник Санита, соединяющий мост Мюрата с кварталом кладбищ. Невидимая граница проходит вдоль площади Кавура, она отделяет город живых от города мертвых, по которому, однако, перемещается и множество живых. Это очень древняя граница, убрать ее невозможно. И все же район Санита прекрасен.
С моста он виден с высоты птичьего полета: барочный купол Санта-Марии, террасы, балконы, мезонины, вновь оборудованные квартиры, воздушные галереи, растения, вывески, застекленные двери, крошечные подъезды… А улица Санита и улица Фонтанелле – широкие, немногие дороги нашего города с ними сравнятся. Размеренным шагом идешь по этим широким дорогам – дорогам, которые уходят в туф, к черепам, к почитаемым и забытым мертвым. Сюда ведут земные пути, здесь – подземный путь города, отсюда небо кажется более далеким, похожим на искривленный купол, на свод стеклянного колокола.
Обитатели Санита поднимают глаза к этому колоколу, если не едут на своих скутерах, а имеющие уши могут услышать доносящиеся с небес высокие ноты арии Царицы ночи, потешающейся над ними: небесный город существует, повторяет она им, этот город находится в небе, город тихих обителей и замков, но он отнюдь не ближе к ангелам, напротив, он бесконечно, отчаянно далек от какого бы то ни было рая, ведь он существует в осадном кольце магазинов и машин.
Древняя сырость, дух покойников, которых монахи хоронили в крипте большой церкви, запах земли для захоронений – все это никуда не делось отсюда, а впиталось в скамейки, на которых сидят по обе стороны улицы, рассматривая друг друга, соседи, в оконные стекла, в расшатанные плиты мостовой. Кафе, поблескивающее балконом, не подает признаков жизни – даже аромат кофе оттуда не исходит.
Будучи границей между землей и водой, Санита растворяет нас: мы приходим сюда, чтобы забыть или чтобы возродиться, как Феникс, и насмешить, как полуживая марионетка Тото.
* * *Черепа – это знаки и двери.
У входа в церковь Пургаторио-ад-Арко на улице Трибунали стоят черепа из темной бронзы, охраняя катакомбы, где, по слухам, покоится прах кое-кого из крестоносцев; на самом деле там издавна существует культ черепов: его последователи подносят черепам, захороненным под барочной церковью, цветы, конфеты и разные безделушки. Когда спускаешься туда из красного с золотом интерьера расположенной над катакомбами церкви, богато украшенной, исполненной торжества благодаря светлой кисти Луки Джордано, тебя охватывает ужас. Подземелье в высоту больше, чем сама церковь, ступеньки скользкие, внизу темно, кажется, что этот лабиринт как нельзя лучше подходит для совершения черной мессы. Пройдя пустое и гулкое пространство, на фоне которого выделяется лишь изображение большого темного креста, освещаемое тусклым огнем светильников XIX века, посетители попадают в коридор, ведущий к захоронениям. У могил становится страшно. Люди заходят сюда, смеясь и шутя, но при виде черепов, окруженных грудами всякой всячины, начинают говорить тише: мы как будто видим перед собой пережиток религиозного культа инков: черепа, а рядом – перья, колье, цепочки, записки со словами благодарности и с просьбами. По правде говоря, ждешь не дождешься того момента, когда снова окажешься в живой сутолоке улицы Трибунали.
То же самое происходит и на кладбище Фонтанелле.
Простые люди уже несколько веков особым образом относятся к некоторым черепам из оссуария, почитают их, называют по именам, делают подношения, обращаются к ним с молитвой. Я всегда ошибочно предполагала, что название “Фонтанелле” может происходить от слова “родничок” [59] , обозначающего место черепа, где у новорожденных мягкая ткань. Когда я прохожу по улице Фонтанелле, мне почему-то всегда для надежности хочется надеть шапку.
Черепа также находятся в кладбищенском дворике монастыря Сан-Мартино – твердые, барочные, изящные черепа из белого мрамора, напоминание о смерти в центре прелестнейшего дворика, освещенного солнечными лучами, под голубым квадратом неба, в окружении зеленых ухоженных лугов, в тишине, которую лишь изредка нарушают маленькие птички, мирно порхающие тут. Когда сюда приезжают целые семейства с детьми, последние бегают по запретной зелени и заглядывают в колодец в центре маленького desertum [60] , слушают, как отдаются их голоса от его стен, бросают туда монетки, чтобы проверить, отскакивают ли они от воды. А сразу же за двором – покои настоятеля, выходящие окнами на море: радостная панорама, и пастухи XVIII века с ангельскими личиками на голубом картонном небе в одной из комнат музея.
Однажды под Новый год черепа появились на площади Плебишито в составе огромной инсталляции Ребекки Хорн. Над поверхностью площади возвышалось множество черепов, да так, что старики и дети спотыкались, глядя на них, потому что они светились. Из голов исходило голубое неоновое сияние: смерть на окружной дороге, смерть в торговом центре, смерть в домах на окраине.
Эту инсталляцию разобрали, как и произведение Миммо Паладино, и многие другие, появившиеся благодаря безудержной, иной раз чрезмерной страсти местных властей к современному искусству. А вот на улице Сеттембрини, которая идет перпендикулярно улице Дуомо, еще одну инсталляцию Хорн разместил у себя музей Мадре, новый неаполитанский музей всего нового: время от времени в городе возрождается страсть к новизне – вероятно, в этом виновато название, ведь по-древнегречески Neapolis означает “новый город”. К примеру, исторический театр неаполитанского авангарда одно время именовался “Новый Новый Театр”. Все здесь нужно повторять два раза, чтобы вам поверили – правда? Правда-правда?
В светлом помещении с разной высоты смотрят на зрителя черепа из темного металла – бронзовые, как в церкви Пургаторио. Перед каждым черепом стоит круглое зеркало, оно автоматически вращается. Мы отражаемся там, а позади – о, суета сует! – образ того, чем мы будем и что мы есть. Крутящиеся зеркала всякий раз по-разному преломляют свет, причудливые пятна теней путешествуют по комнате. Этот танец сопровождается легкой музыкой.
В музее Мадре, миновав два чудесных зала с росписями Франческо Клементе, яркие краски которых славят жизнь, несмотря на то что именно там выставлены черепа, попадаешь в остальную часть экспозиции, представляющую собой печальную коллекцию смерти на фоне белизны минималистских комнат – особенно это касается произведений Дэмьена Херста.
