Давид Азио - Ван Гог
Кому поведать свою тоску? Конечно, брату Тео. Писать ему – это как отправиться на долгую прогулку пешком, выстраивать слова, как быстрые шаги, километр за километром, забыться в этой ходьбе по бумаге, забыть и пережитое, и самого себя. Религия здесь только предлог Или средство, которое не позволяет решиться на самоубийство. Тео получает от брата исполненное отчаяния письмо, в котором тот признаётся ему, что чувствует себя «чужим для всех» с тех пор, как родители, оставив его в пансионе, удалились в своей жёлтой коляске. Цвет имеет здесь особое значение, позднее он станет цветом ускользающей любви, которую придётся возвращать с помощью искусства.
Новогодняя передышка пришлась как нельзя кстати. Когда Винсент приехал на праздники в Голландию, о возвращении в Англию не было и речи. Визит к мадам Луайе закрыл «английский период» в жизни Винсента. Его отец, знавший по собственному опыту, что профессия священника требует душевного равновесия и самообладания, о возможности религиозной карьеры для сына ничего не говорил. Винсент будет работать в Голландии под присмотром родных и вне церковных учреждений. Вновь обратились за помощью к дяде Сенту, которому, несмотря на многочисленные разочарования, пришлось и на этот раз принять участие в судьбе непутёвого племянника. Винсенту предложили работу в книжном магазине господина Браата в Дордрехте. А брат господина Браата получил место в компании Гупиль благодаря дяде Сенту. Обычный обмен услугами.
Дордрехт, или золото Кёйпа
Винсент переехал в Дордрехт, что неподалёку от Роттердама. Он жил там в пансионе, который держала супружеская чета Рейкенов, торговцев зерном и мукой. Так как свободной комнаты в доме не было, госпожа Рейкен попросила одного из своих постояльцев, учителя по имени Гёрлиц, разделить комнату с Винсентом. Молодой человек согласился, но при условии, что новоприбывший будет человеком «подходящим». Несмотря на эксцентричность Винсента, Гёрлиц с ним подружился.
Книжный магазин господина Браата был самым большим в Дордрехте, и недостатка в работе там не было. Винсент приходил в магазин к восьми часам утра, затем обедал у Рейкенов, после чего задерживался на работе до часа ночи.
Ему было поручено регистрировать поступление товаров в магазин и продажи. Он стоял за конторкой в глубине помещения – в шляпе по лондонской моде. То была последняя реликвия, оставшаяся у него от эпопеи с Эжени Луайе. Казавшийся глубоко погружённым в работу, Винсент был молчалив и даже не давал себе труда отвечать посетителям, которым случалось обратиться к нему с каким-нибудь вопросом. Заинтересовавшись таким необычным поведением, господин Браат в конце концов обнаружил, в чём было дело. В то время как его служащий был якобы занят работой, он на самом деле читал, переписывал и переводил свою нидерландскую Библию на три языка – французский, английский и немецкий, записывая текст в четыре столбца. Кроме того, он делал небольшие зарисовки пером, которые господин Браат нашёл малоинтересными. Что было делать с таким, мягко говоря, неудобным служащим? Как упоминалось выше, брат господина Браата работал у Гупиля благодаря дяде Сенту, и от его нелюдимого племянника избавиться было не так просто. Можно себе представить, в каком затруднительном положении оказался господин Браат, но Винсент, разумеется, не замедлил это положение облегчить.
в пансионе Рейкенов над ним смеялись все постояльцы. В своих воспоминаниях, изданных в 1914 году, Гёрлиц писал: «За столом он долго молился, питался как отшельник, не ел мяса, никогда не подливал себе соуса. Часто он не являлся к обеду, чтобы не жить в роскоши. В разговорах он участвовал крайне редко и в этих случаях упоминал о своих лондонских впечатлениях. Лицо его обыкновенно было сумрачным, задумчивым, очень серьёзным и меланхоличным, но, когда он смеялся, всё лицо его светлело и выражало добросердечие» (1). При всякой возможности он участвовал в религиозных обрядах, не причисляя себя твёрдо ни к католической, ни к протестантской общине.
Через три месяца поведение этого беспокойного молодого человека уже не было ни для кого секретом, и дяде Сенту первому сообщили об отсутствии у его племянника интереса к работе, на которую он его устроил. Потеряв всякое терпение, он прекратил с ним переписку.
Всё это и другие свидетельства создают образ какого-то полоумного бедняги, неуклюжего предшественника чаплинского персонажа, чудака, способного лишь служить предметом для насмешек. Таким Винсент выглядел из-за перемены, произошедшей в нём после лондонского фиаско. До этого за ним подобных чудачеств не замечали.
Для Винсента и для нас Дордрехт – это прежде всего город живописцев, город Кёйпов – Якоба, Беньямина и Алберта, мастеров XVII и XVIII веков. В городском музее хранилось немало их работ, и по прибытии в город Винсент не нашёл ничего более срочного, как осмотреть их. Хотя он и не называет их имён, можно предположить, что особенно он выделял Беньямина Кёйпа, «живописца золота». И Винсент быстро проникся его восприятием мира: «Сегодня, когда солнце садилось, отражаясь и в воде, и в оконных стёклах, и золотило всё вокруг, это было в точности как на картинах Кёйпа» (2). В другом письме он писал: «Мне бы хотелось, чтобы ты смог увидеть сегодняшний закат солнца. Улицы были словно все вызолочены, как это иногда бывает на картинах Кёйпа» (3).
А потом, к концу его пребывания в Дордрехте, это золото Кёйпа обрело для него символический смысл, который позднее ярко проявился в Арле: «Прошлое не уходит бесследно. Мы можем стать богаче и сильнее духом, характером, богаче верой в Бога, богаче обладанием чистым золотом жизни, любовью одного к другому..» (4)
«Чистое золото жизни» – таков урок Дордрехта, который отнюдь не был малозначащим эпизодом в жизненных перипетиях Винсента. Счастье жизни, состояние, которое Спиноза определил как «бесконечную радость существования», окрасится в цвет золота, когда Винсент будет способен его выразить.
Но никто уже не хотел, чтобы Винсент оставался в Дордрехте, – ни господин Браат, ни дядя Сент. Винсенту пришлось уехать из города. Что с ним было делать? Он сам предложил решение: он станет пастором, как его отец и его тёзка-дед. Ведь в их роду это традиция, чтобы в каждом поколении был пастор. Тео получал письма, в которых Винсент с неподдельной страстью умолял, чтобы ему позволили пойти по стопам отца. Это было его самое горячее желание. Он чувствовал, что готов к такому поприщу, и громко заявлял об этом, позабыв, как сам же полагал, что специальные знания ему «недоступны», когда предлагал свою кандидатуру на место помощника пастора в Лондоне.
