Леон Дегрель - Гитлер на тысячу лет
И пред всеми неотступно стоял вопрос: что будет дальше с нашей страной? Что думает, что хочет Гитлер? Аннексирует ли он нас? Посадит ли он нам на шею гауляйтеров? Но самом деле, большинство людей согласились бы на всё, лишь бы им дали возможность заработать кусок хлеба и вновь обрести кров над головой. Но для тех, для кого смыслом существования было спасение своей страны, вопрос о её выживании и будущей судьбе был как заноза в сердце, неотступно терзающая их при каждом его новом ударе.
Судьба оккупированных стран в 1940 г, будь они большими и богатыми, как Франция, или маленькими, как великое герцогство Люксембург с его тремя городами, расположенными на четырёх скалах, была в руках Гитлера и никого другого. Ещё сохранявшую свободу территорию Франции можно было захватить за сорок восемь часов. Маршал Петен, семенящий из своего гостиничного номера в лифт, обладал меньшей властью, чем кондуктор в метро или сторож, жадно лакающий свой кальвадос.
Возродиться ли когда-нибудь Бельгия? Не будет ли она в открытую присоединена к Райху? Не будет ли она расколота на две, три части, и без того соперничающие между собой? Немцы Эйпена и Мальмеди? Фламандцы, поощряемые оккупантами, готовые удариться в местечковый национализм? Валлоны, не знающие ни того, кем они были, ни, тем более, того, кем они будут — прежними бельгийцами или будущими французами? Немцами второго сорта? Колонизируемой территорией, которая достанется фламандцам как жизненное пространство?
Наконец распростившись с французскими тюрьмами, истощённый, заросший и изнеможённый, я вернулся в Брюссель, охваченный глубоким отчаянием. Для широкой публики, на которую в течение двух предвоенных лет выливались потоки лжи, я был человеком Гитлера. Однако я не имел ни малейшего представления, что он собирается делать с моей страной. Не знал я и где найти пристанище. Мое прекрасное имение было оккупировано немцами. Меня считали их человеком. Но они захватили мой дом без каких-либо объяснений. В нём расположилось пятьдесят лётчиков. Из любопытства поднявшись в свою комнату, я обнаружил, что на моей кровати развалился голышом огромный полковник Люфтваффе, красный как гигантский омар, специально изготовленный для какого-нибудь фантастического фильма. В первые дни у меня не было другого выхода, кроме как спать на походной кровати, вместе с одной из моих сестёр.
Я говорил об этом десяток раз: у нас не было никаких дел с немцами. И этот громадный военный, развалившийся на моей кровати, лоснящийся от пота, был красноречивым свидетельством нестабильности моей судьбы и опровергал все разговоры о неких планах существующих на мой счёт в Великом Райхе. Мы были националистами, но бельгийскими националистами. А Бельгия на тот момент была в глубокой заднице. Её будущее было совершенно непредсказуемым, тёмным, как туннель, оказавшись в котором, вы даже не знаете, не замурован ли выход из него, и настанет ли тот день, когда он откроется вновь.
Такова была моя личная трагедия, как главы националистов, вернувшегося в свою страну, оккупированную армией чужого государства, возглавляемого человеком, с которым, согласно молве, я был тесно связан. Но на самом деле я долгое время даже не знал какое политическое устройство готовит он для новой Европы, создаваемой им железной рукой, и на каких условиях должны войти в неё наши страны. Какую судьбу уготовил он моему народу? Это было для меня абсолютной загадкой.
6. Вместе с немцами
Последние месяцы 1940 г. и начало 1941 г. не принесли ничего нового для большинства европейских стран, включая Бельгию. С голландцами всё было ясно. Они, безусловно, должны были стать частью Великой Германии. То же самое со всей очевидностью относилось к великому герцогству Люксембург. Что касается французов, то они докатились до того, что под насмешливым взглядом захватчиков, грызлись между собой с таким ожесточением, которое, несомненно, принесло бы им гораздо больше пользы, если бы они проявили его, сопротивляясь немцам в июне 1940 г.
Маршал Петен, решившийся пойти на сотрудничество с Гитлером, не слишком высоко ставил своего премьер-министра Пьера Лаваля, которого немцы недолюбливали, и чей внешний вид — грязные ногти, пожелтевшие зубы, иссиня-чёрные волосы — вызывал неприязнь у Гитлера, хотя посол Абетц, бывший тогда в милости в Берхтесгадене, ценил его за свойственные ему ловкость, добродушие, чисто овернское умение торговаться и приспосабливаться. Саркастичный Лаваль, с неизменной сигаретой под подпаленными усами, отвечал Петену тем же, и обращался с маршалом как со старым солдатским мундиром, выброшенным на свалку.
Короче говоря, это был полный бардак. Он длился до последнего дня пребывания вишистского правительства во Франции и даже за пределами Франции, когда они, оказавшись в изгнании, бродили по мрачным коридорам замка Зигмаринген, единственными обитателями которого были огромные и зловещие рыцарские статуи, закованные в тяжёлые доспехи.
Оставались мы, бельгийцы, и наше положение было самым сложным. Я восстановил связь с королём Леопольдом, который был взят под стражу Гитлером, но вскоре освобождён… Его секретарь, барон Капель, стал нашим посыльным. Он передал мне настоятельный совет короля — я сразу позаботился о том, чтобы зафиксировать его предложения в письменном виде — предпринять шаги для налаживания контактов с победителем.
Посол Абетц, мой колоритный друг, в гостях у которого на юге Германии я провёл неделю отдыха в 1936 г., чья жена, как и моя, была воспитанницей французского пансиона Сакре-Кёр, был крайне курьёзным типом. Особенно ему нравились нонконформисты. После завершения моей тюремной одиссеи, он неоднократно приглашал меня на завтрак или обед в немецкое посольство в Париже, расположенное в очаровательном дворце Королевы Ортанс (Hortense) на улице Лилль.
Мы восседали за обеденным столом, а внизу, в саду духовой оркестр Вермахта в полном составе оглашал своей музыкой левый берег Сены, ради услаждения слуха двух молодых людей. Вдвоём мы изучили все варианты возможного будущего Бельгии. Он отправился в Берхтесгаден, чтобы обсудить эту проблему с Фюрером. Он рассказал ему о нашей встрече, состоявшейся в 1936 г., и о том впечатлении, которая она произвела на него. Он посоветовал Гитлеру пригласить меня. Он предупредил меня о том, что в Брюссель за мною со дня на день должна прибыть машина, попросив меня быть готовым в любой момент отправиться в Берхтесгаден.
Я ждал.
Мне пришлось ждать три года, прежде чем я наконец встретился с Гитлером. Четырежды раненный в семнадцати боях, вырвавшийся накануне из окружения под Черкасском на Украине, я оказался ночью с сумрачном еловом литовском лесу, где меня пригласили в личный самолёт Гитлера, и тот собственноручно надел мне на шею ленту с «Рыцарским Крестом». Но три года были потеряны безвозвратно. Как я узнал позднее, всё рухнуло в октябре 1940 г., поскольку фламандские руководители, подстрекаемые немецкой службой безопасности, мечтавшей о разделе Бельгии на две части, заявили, что договор Гитлера с валлонцем, толкнет фламандскую часть Бельгии в оппозицию. Это было абсолютной глупостью и полностью противоречило истине. На выборах в 1936 г. я получил почти равное количество голосов как во Фландрии, так и в Валлонии. Более того, в 1937 г. мы достигли согласия с вождями фламандских националистов относительно наших политических программ и планов по дальнейшим действиям. Но поскольку немецкие разведслужбы утверждали, что договоренность со мной приведёт к вспышке вражды между двумя разноязычными группами в зоне боевых действий, служившей главной базой для воздушной войны Германии против Англии, Гитлер решил перенести переговоры на более позднее время. Мы оказались в тупике.
