Александр Синегуб - Защита Зимнего Дворца
"Ну, теперь с ними не разговаривай – это хуже их расстроит, а сразу действуй" – промелькнуло решение, и подойдя к средине фронта, я скомандовал: "Рота смирно!" – Разговоры от внезапности моего появления смолкли. – "Рота ровняйсь! Смирно! Друзья, Вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота правое плечо вперед, шагом марш!" – и рота, словно наэлектризованная, взяла твердый отчетливый шаг.
Вот броневик, испорченный, как оказалось, а потому и торчащий здесь на манер пугала от ворон в огороде… Ворота. Открываю. Темно. Кто-то копошится впереди. Различаю в стуке, сопровождающем копошение, звук ударов бросаемого дерева. Ага – это и есть линия баррикад – быстро соображаю и развожу роту в темноте по линии, растущей вверх преграды-защиты.
И еще не много, и юнкера начинают сами продолжать завершение создания баррикады и приспособляться к более удобному положению для стрельбы. Отысканы и пулеметчики, и взводные юнкера, посоветовавшись со мной, определили места для пулеметов: таковыми оказались исходящие углы баррикады. Теперь остановка за пулеметами, и я, оставив вместо себя фельдфебеля Немировского, побежал к казакам, захватив несколько юнкеров. У броневика сталкиваюсь с какой-то фигурой. Оказывается офицер женщина, а за ней еще фигуры. Спрашиваю, в чем дело. – "На баррикадах никого нет, решил занять их" – по мужски отвечает командир ударниц. "Виноват. Ошибаетесь, юнкера Школы Прапорщиков Инженерных войск уже заняли баррикады. И я бы просил вас наоборот занять весь 1-ый этаж, так как казаки уходят". – "Знаю, но там хватит георгиевцев. Да что же, наконец, вы нам не доверяете?" – заволновался офицер-ударница. "Ничего подобного, таково приказание Начальника Обороны. Ради Бога, не вносите путанницы" – уже молил я. "Ну что ж, раз баррикады заняты, я вернусь на место. Рота кругом!" – скомандовал командир ударниц. Видя, что инцидент окончен, я понесся дальше в корридор. В корридоре творилось что-то невероятное. Галдеж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! – рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков. В первый момент их как будто охватило раздумие, но какая-то сволочь, напоминанием об уходе взвода артиллерии, испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались. "Ничего с ними не сделаете" – пробившись ко мне, заговорил давешний подхорунжий. – "Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле то оказалось – жиды да бабы, да и Правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай" – перешел на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близ стоявших казаков. И эта отповедь, и эти смешки взбесили меня, и я накинулся с обличениями на подхорунжего. "Черти вы, а не люди? Кто мне говорил вот на этом самом месте, что у Ленина вся шайка из жидов, а теперь вы уже и здесь жидов видите. Да жиды, но жид жиду рознь", – вспомнил я своих милых, светлых юнкеров. "А вот вы-то сами, что сироты казанские, шкурники, трусы подлые, женщин и детей оставляете, а сами бежите. Смотрите, вас за это Господь так накажет, что свету не рады будете. Изменники!"- кричал я уже, положительно не помня себя.
И удивительное дело! Подхорунжий молчал, опустив голову и посапывал. "Черт!
Заколдованный круг какой-то! Родиться и жить для того, чтобы ругаться в Зимнем Дворце", – холодом обдала меня набежавшая откуда-то мысль, и я, сразу ослабев, тоже смолк. Казаки уходили, и в этом было дикое, жуткое. "Так Пилат умывал руки", – скользнуло нелепое сравнение; а злоба послала им вслед эпитет Каина. "Стой!" снова спохватился я. Черт с ними, пускай убираются, только пулеметы оставили бы. И я уже смягченным тоном обратился к подхорунжему. "Бог вам судия. Идите. Но оставьте пулеметы, а то мы с голыми руками", – попросил я. – "Берите", мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий. "Они там, в углу, в мешках, они нам ни к чему", – махнул он рукою, а затем сунув ее мне, добавил: "Помогай вам Бог, а нас простите", – и грузно шлепнув ногой о пол, направился за уходящими, вглубь первого этажа, казаками. "Постойте, – куда же они идут?" – под влиянием недоумения остановил я подхорунжего. – "Куда вы идете? ведь ворота там". – "Ну да, дураков нашли" – снова резко ответил подхорунжий. "Там юнкера у ворот, а мы через Зимнюю Канавку выйдем, там нам свободный пропуск обещан". – "Кем?" – озадаченный спросил я. – "Прощайте!" – не отвечая на вопрос и прибавляя шагу, пошел подхорунжий.
"Вот оно что! там есть выход! Они через него уйдут, а потом через него большевики влезут. Свободный пропуск обещан", – повторил я фразу подхорунжего. – "Так, так, голубчик, спелись уже. Ну что ж, от судьбы не уйдешь". – "Послушайте, юнкер", – с приливом новой энергии обратилсл я к одному из взятых с собой юнкеров. – "Отправляйтесь вслед за казаками и заметьте выход, в который они уйдут, а затем вернитесь сюда и ждите меня, предварителыю указав этот выход командиру Георгиевцев. Поняли?" – "Так точно, понял!" – - "И помните, что это боеюй приказ. Понимаете?" – "Так точно, понимаю", – снова лаконично ответил юнкер.
"Ну идите; а вы, господа", – обратился я к остальным, – "берите пулеметы и тащите их на баррикады. Фельдфебель знает, где поставить, а я побегу к Коменданту Обороны Зимнего Дворца с докладом".
Выскочив в проход под аркой, я остановился. Где-то совсем близко щелкали выстрелы. "Скорее к Коменданту или Галиевскому и назад к юнкерам" – кольнула мысль, и я снова бросился в противоположный вход, направляясь в комендантскую. По дороге попались какие то юнкера, а затем группа безобразно пьяных офицеров, среди которых один высокий офицер, размахивая шашкой наголо, что-то дико вопил. Влетев в комендантскую, я наскочил на поручика Лохвицкого, что-то заикаясь докладывавшего капитану Галиевскому, обескураженно сидящему на стуле.
"Господин капитан" – перебивая Лохвицкого, начал я докладывать об уходе казаков через выход на Зимнюю Канавку. "Так, так", только твердил он, выслушивая мой доклад, а когда я кончил его, вдруг сразил меня новостью: – "Паршиво. Но еще хуже растерянность Правительства. Сейчас получен ультиматум с крейсера "Авроры", ставшего на Неве против Дворца. Матросы требуют сдачи Дворца, иначе откроют огонь по нем из орудий. Петропавловская крепость объявила нейтралитет. А вот послушайте, что докладывают юнкера артиллеристы ушедшего взвода Константиновцев", – показал он рукой на незамеченную мной группу из трех юнкеров. "Положение дрянь и пехотные школы снова волнуются. А Правительство хочет объявить для желающих свободный выход из Дворца. Само же остается здесь и от сдачи отказывается", – сообщал рвущие мозги, душу и сердце новости капитан. Я молчал. Я не чувствовал себя и в себе языка, мысли, ничего. Капитан барабанил по столу своими длинными, костлявыми, худыми пальцами. Я смотрел на них. И вдруг жалость защемила сердце, "Господи, придется ли еще этим пальцам ласкать личико болезненной славной дочурки?" – и эта мысль отрезвила меня.
