Борис Тарасов - Чаадаев
Ход событий в прославленном гвардейском полку переполошил весь Петербург и стал самым занимательным предметом разговора в тамошнем обществе. Возмущение в Семеновском полку произвело сильное впечатление и в Москве. Оно, выражал сочувственное мнение москвичей М. П. Погодин, «доказывает, что солдаты наши имеют тонкое чувство чести, умеют любить Отечество, знают свои обязанности. Ах, если бы умели обходиться с нашим народом».
Поползли слухи о политической подоплеке происходящего, не имеющие, как писал Петр Чаадаев недавно покинувшему город брату, никакого основания. Судорожно принимались самые срочные меры. Военные власти поспешили обратить внимание на другие полки. Через каждые полчаса, вспоминал современник, днем и ночью являлись квартальные в штаб-квартиру военного генерал-губернатора Петербурга М. А. Милорадовича, «через каждый час частные приставы привозили донесения изустные и письменные… отправляли курьеров, беспрестанно рассылали жандармов, и тревога была страшная…»
В такой нервозной обстановке командование приняло решение изолировать Семеновский полк от остальной гвардии и отправить его батальоны в разные крепости Финляндии, чему три тысячи человек покорно повиновались.
19 октября с первым донесением о принятом решении фельдъегерь отправился в Троппау, где Александр I все еще обсуждал вместе с европейскими монархами на конгрессе вопросы подавления революционного движения в Европе. В сущности происшествия, замечал Васильчиков в донесении, не заключено никакой опасности, поскольку единственной причиной возмущения солдат явилось «неблагородное и неосторожное» поведение Шварца. Он сообщал также, что зачинщики еще не открыты, а офицеры не проявили надлежащей в подобной ситуации твердости. Подробности происшествия он обещал изложить в ближайшее время через своего адъютанта Чаадаева.
10
Курьерская поездка, а затем внезапная отставка адъютанта стали предметом всевозможных слухов и домыслов, а в последующем — даже объектом специальных исследований, правда, мало проясняющих суть вопроса. Дело в том, что Петр Яковлевич Чаадаев никогда и никому не любил говорить об этих событиях, ограничиваясь в своих рассказах лишь некоторыми внешними деталями поездки и беседы с Александром I. Когда, например, один из наиболее близких к нему людей, М. И. Жихарев, спросил его однажды о причинах ухода с военной службы, тот ответил резко и с заметным неудовольствием: «Стало быть, мне так надо было». Скупые рассказы Чаадаева и являются основным источником описания этого важного эпизода его жизни в биографиях и воспоминаниях хорошо знавших его людей. Что же касается слухов и домыслов, то и они имеют определенное значение, поскольку не только с известной стороны характеризуют окружающих Чаадаева людей и его эпоху, но и по-своему отражают особенные черты его личности.
Вот как гораздо позднее сенатор А. И. Казначеев (а в описываемое время «неблагонамеренный» штабной полковник) рассказывал издателю «Русского Архива» П. И. Бартеневу обстоятельства отправки Чаадаева в Троппау. Во время обеда у дежурного генерала А. А. Закревского командир гвардейского корпуса объявил своему адъютанту, что посылает его курьером к государю. После обеда Чаадаев отвел в сторону Казначеева и сказал ему, что сможет поехать только в коляске, посадив своего лакея вместе с собой, а не на козлах, где пусть едет сопровождающий фельдъегерь. Казначеев заметил в ответ, что, имея в виду дурные дороги, для быстрого исполнения столь важного поручения необходимо ехать не в коляске, а на перекладных. Петр Яковлевич же заявил, что иначе он не поедет, о чем просил сообщить Васильчикову.
В этом первоначальном жесте адъютанта выражался не только каприз и привычка к комфорту, свойства понятные и легко различимые в его облике, но и инстинктивная защитная реакция против столь деликатного поручения. Ведь ему следовало доставить письменные донесения и сделать необходимые устные разъяснения чрезвычайно огорчительного и неожиданного для Александра I события, которое, по мнению многих, могло вызвать гнев и суровые решения со стороны царя. В донесениях высшего начальства, помимо изложения фактов, говорилось о пассивности офицеров, враждебной настроенности к полковому командиру. Только молодость и неопытность, писал дежурный генерал Закревский, могут служить для них снисхождением. «По той же причине могли они быть завлечены к неуважению начальства нынешними событиями в Европе, событиями, произведенными вольнодумством и так называемыми либеральными идеями. Сия зараза гнездится между офицерами и других гвардейских полков…» Вместе с тем надежды посылающих и сама логика поручения требовали от Чаадаева такой расстановки устных акцентов, которая оправдывала бы действия и распоряжения высшего начальства. Таким образом, он, сам бывший семеновец и приятель офицеров провинившегося полка, оказывался в достаточно ложном положении по отношению к своим товарищам. Кроме того, гнев царя мог как-то отразиться и на его будущей карьере.
Однако поручение открывало перед курьером и иные перспективы. Милостивое расположение Александра I к ротмистру, прошедшему с Семеновским полком по полям тяжелых сражений Отечественной войны, могло способствовать смягчению возможной суровости наказаний. Умный и обаятельный адъютант в личных разговорах с царем мог также сделать нужные ударения и воздействовать на него, чтобы защитить и даже спасти бывших однополчан.
В этой перспективе была и еще одна важная сторона, связанная с идейной вовлеченностью адъютанта в стихию декабристского движения. Примечательно, что в самый день его назначения курьером о поездке в Троппау стало известно Н. И. Тургеневу, который, возможно, обсуждал с посылаемым интересующие их аспекты поручения. Перед адъютантом открывалась возможность войти в доверив к Александру I, уяснить его умонастроение и причины наметившегося отхода от либеральной политики, попытаться убедить его отказаться от опоры на людей типа Аракчеева, Магницкого или Рунича. Успех же в подобных намерениях оказывался тем «надлежащим путем» к славе, который Чаадаев, как известно, заинтересованно обсуждал с Облеуховым. Причем этот успех естественно должен был способствовать личной карьере, что нисколько не расходилось с общими установками декабристов. «На вступающих в тайное общество, — замечал Якушкин, — возлагалась обязанность ни под каким видом не покидать службы, с той целью, чтобы со временем все служебные значительные места по военной и гражданской части были бы в распоряжении тайного общества».
