Мария Грей - Мой отец генерал Деникин
Пути освободились. Остальной путь до Москвы проехали без приключений.
Город лихорадило. Советы провозгласили «временное правительство». Восставшие — рабочие, студенты, социалисты — строили баррикады. Полк гренадеров присоединился к восставшим, другие войска угрожали последовать их примеру. Губернатор, адмирал Дубасов, обратился в Санкт-Петербург, прося помощи, и теперь с нетерпением ждал скорого приезда обещанных ему верных полков, среди них верную гвардию Семеновского полка. Им понадобится девять дней, чтобы усмирить Москву.
В 1925 году мы жили в Форест-Ворст, бельгийском городе недалеко от Брюсселя. Наше жилье было не слишком просторным. Моя мать однажды сказала мне, что я должна уступить на одну ночь мою спальню одному дяде, приехавшему из-за границы повидать моего отца, и переночевать в спальне моих родителей. Со следующим поездом приехал еще один дядя, и оба они должны были провести ночь в моей комнате. Моя мама шутя сказала: «Надеюсь, они не подерутся!» Эта перспектива привела меня в ужас. Но я успокоилась, удостоверившись на следующий день, что дяди пьют кофе с молоком в полном согласии и беседуют с самым дружеским видом. Гораздо позднее узнала, почему так сказала моя мать.
Два человека, случайно встретившиеся у меня в комнате, были генерал, воевавший в Белой армии Деникина, и либеральный политический лидер Астров, которого мой отец сделал министром в своем правительстве. Эти люди увиделись впервые, но у них было одно общее воспоминание. Во время волнений в Москве в конце 1905 года первый, будучи молодым офицером, командовал отрядом Семеновской гвардии и взорвал дом, в котором укрылись восставшие. Рядом оказался студент Астров, смотревший на происходящее расширившимися от ужаса глазами. Он пришел помочь своим осажденным друзьям. Впоследствии либерал Астров, естественно, встал под знамена тех, кто боролся с большевизмом.
В декабре 1905 года, не ожидая окончания московских событий, Деникин продолжил свой путь и приехал в Санкт-Петербург накануне Нового года. После нескольких месяцев Японской кампании, всех несообразностей жизни на Дальнем Востоке и в течение всего пути в европейскую Россию, после волнений в Москве жизнь в столице показалась ему почти нормальной. Все были заняты выборами в Думу, улыбались при виде двухгодовалого царевича, о страшной болезни которого еще никто не знал. Некоторое беспокойство вносили слухи о тайном возвращении в Россию руководителя большевиков, виновника всех волнений, но все знали, что его по пятам преследует полиция. Некоторые утверждали даже, что он вновь уехал за границу. Все чувствовали, что угроза революции отодвигается, что зачинщики ее выдыхаются. Повторится ли подобное в будущем? Ни один из монархистов не допускал и мысли об этом.
С весны 1906 года можно было считать, что с революцией покончено. Методы, использованные для достижения этой цели, были различны — от подавления силой, невзирая ни на какие жертвы, до переговоров. Известные Деникину генералы Ренненкампф и Меллер-Закомельский получили приказ усмирить «транссибирскую магистраль». Первый шел с востока, второй — с запада. Ренненкампф проводил переговоры и добился капитуляции городов и станций без единого выстрела.
Второй брал их штурмом, не жалея патронов, и объяснил свои действия в рапорте царю следующим образом: «Бескровное покорение взбунтовавшихся городов не производит никакого впечатления… Мои солдаты и артиллеристы исполнили свой долг…»
Если верить расчетам официального советского историка Покровского, то «число жертв преступного царского режима в первую русскую революцию» составило 13381 человек. В 1946 году Деникин напишет: «По большевистским масштабам и большевистской практике, цифра эта должна казаться им совершенно ничтожной…»
Задавая себе вопрос о причинах неудачи советов, Деникин в 1906 году отмечал:
1) Решительность и дисциплина офицерского корпуса как на земле, так, за несколькими исключениями, и на море сыграли большую роль в победе верных царю войск.
2) Отсутствие у восставших способных руководителей и конструктивной программы определило исход их предприятия. «Выдвигая лишь один лозунг: «Долой!», — они не могли найти (в это время) благоприятной почвы в настроениях русского народа».
Во власти этих размышлений полковник ждал назначения, которое ему обещали при отъезде из Харбина. В какую дивизию он будет назначен начальником штаба? Наконец он понял, что все свободные места отданы офицерам, оставшимся в европейской России. Воевавшие на Дальнем Востоке могли надеяться в ближайшем будущем лишь на второстепенные посты. Полковнику пришлось принять подобную должность — временно, как ему говорили, на три или четыре месяца — в штабе 2-го корпуса кавалерии, все еще расквартированного в Варшаве.
К радости вновь видеть свою старую мать прибавилось удовольствие от встречи с Асей Чиж. Ногти четырнадцатилетней девочки утратили свой траурный цвет, ее талия утончилась, прическа стала более кокетливой, она смеялась не так громко, ела пирожные медленнее, короче, Ася превратилась в девушку. Ее родители были в разводе, Дмитрий остался с отцом, и поскольку мать Аси, все еще столь же привлекательная, собиралась стать мадам Ивановой (с чем Антон без задней мысли поздравил своего друга), то Асей занялись ее дедушка и бабушка Тумские.
Александр Тумской, дворянин с большой родословной, государственный советник, председатель мирового суда в управлении Седльца был важным человеком. Его жена, баронесса лютеранского вероисповедания, уроженка Прибалтики, была еще более импозантной, чем ее муж, — всегда одета в черное, светлые волосы очень аккуратно зачесаны в шиньон, поражающий проницательный взгляд черных глаз. Антон их часто видел в семье Чиж в Беле. Их разрешение было необходимо, чтобы «выводить гулять» юную ученицу по воскресеньям. Теперь он пришел к Тумским с визитом в их квартиру в Седльце. Осмотрев комнатку Аси с диваном-кроватью, обитым крепом в цветочек, он вошел в огромный салон. На стенах висел бесконечный ряд портретов, Антон насчитал до десяти столов различной величины, столкнулся с одним из двадцати пяти горшков с зелеными растениями, увидел себя в одном, потом в другом зеркале, отражавшем его с головы до ног, побоялся сесть в одно из обитых дорогой тканью кресел, обошел канапе с шелковыми подушками и наконец выбрал оттоманку, накрытую толстым ковром. Сочетание желтого и черного (дерево, из которого сделана мебель, отделано черной инкрустацией, обои и подушки — цвета лютика) вызвало у Антона полную растерянность. Но прием Тумских оказался чрезвычайно теплым.
