Борис Сичкин - Мы смеёмся, чтобы не сойти с ума
Продавец и менеджер от неожиданности побелели и упали, как снопы, на пол, но Вася, зная папу, ничуть не смутился и достал из-за спины вторую коробку.
— Тогда эти.
— А эти сколько? — вновь спокойным голосом. —14.50
— Это другое дело.
— Паша, — говорю я, — надо вызвать скорую помощь.
— А, — махнул рукой Леонидов, — обычный обморок.
— Откуда ты знаешь, — настаиваю я, — может, что-то с сердцем. Надо позвонить в госпиталь.
— Борис, не пори хуёвину. Через пять минут встанут, как миленькие. Что это, первый раз? Они у меня во всех магазинах валяются.
И действительно, через пять минут они неуверенно поднялись, с ужасом поглядывая на Пашу, мы рассчитались и ушли.
Вася стоит перед витриной магазина, рассматривает компьютер, на котором зачеркнутая цена 320 долларов заменена на 240 с надписью "Сэйл" и говорит:
— Папа, вот если ты мне сейчас за 240 долларов купишь компьютер, который стоит 320, то ты сэкономишь 80 долларов.
— Васенька, — ласково говорит Паша, — я тебе хуй куплю этот компьютер и сэкономлю все 320 долларов.
В Америку иммигрировала дочь Паши от первого брака Ляля с мужем и внуком Филиппом. Зять Паши, Толя, хороший парень, в Союзе был известным композитором-песенником, и Паша решил поехать с ним в гости к знакомому миллионеру — вдруг поможет протолкнуть Толика. Будучи композитором, петь Толе в Союзе не приходилось, и Паша понятия не имел о его вокальных данных. Толя, человек, мягко выражаясь, крупного телосложения — далеко за 100 килограмм, сел за рояль и неожиданно завизжал таким тонким высоким и пронзительным голосом, что Паша с криком "Ой, ёб твою мать" пулей выскочил из комнаты.
Паша пошел сдавать на гражданство. Когда я сдавал на гражданство то, хотя я и сумел по-английски ответить на какие-то вопросы и даже что-то написал, этого оказалось недостаточным, и мне пришлось почти год ждать, чтобы придти на пересдачу.
Паша немного понимал и знал кое-какие слова, но явно не блистал, плюс необходимость корячиться на этом ненавистном ему языке страшно его раздражала. Я пошел с ним, зная, что будет весело.
Экзаменаторша, естественно, по-английски просит его прочитать абзац из книги.
— Читай сама, — по-русски с тихой ненавистью говорит Паша.
— Напишите — у меня есть жена, и я люблю Америку.
— Я не люблю Америку, — по-русски перебил ее Паша.
Экзаменаторша ничего не может понять, с недоумением на него смотрит.
— Кто у нас президент, и кто вице-президент?
— Да срать я хотел на них обоих, — опять-таки по-русски начал накаляться Паша.
— Ду ю спик инглиш?
— Да пошла ты на хуй, выдра, со своим английским! Какого хуя придумали этот экзамен! Делать не хера! Вы ж войны, бляди, не видели! Зажрались, суки! -от громового пашиного голоса сотрясались стены. На шум скандала, столь необычного для этого учреждения, прибежал супервайзер — маленький пухленький розовый человечек, который в ужасе посмотрел на Пашу и что-то быстро умоляюще залопотал по-английски. Смысл его текста, как я понял, сводился к тому, что не надо волноваться, пусть Паша придет завтра, и он все устроит.
На следующий день я опять пошел с Леонидовым. Мы зашли в комнату, за спиной экзаменаторши стоял супервайзер и с успокаивающей улыбкой пантомически объяснял Паше, что не надо волноваться — все в порядке.
— Когда была подписана Декларация Независимости? — по-английски спросила экзаменаторша.
— Что, блядь?! Она опять!! — заревел Паша. Супервайзер в пантомиме прикладывал палец ко рту, закатывал глаза, делал успокаивающие пассы руками, давая понять, что нет повода для волнения, все это проформа, и чтобы Паша успокоился.
Паша не ответил ни на один вопрос, ничего не написал и не прочитал и не сказал ни одного слова по-английски. Через пять минут после экзамена прибежал супервайзер и вручил Паше сертификат, который в случае успешной сдачи обычно присылают по почте через месяц, в котором значилось, что Паша — гражданин Соединенных Штатов Америки.
Павла Леонидова очень любил писатель Сергей Довлатов, который с юмором относился к пашиному хамству. Сергей выпускал газету "Новый Американец", в которой иногда печатались рассказы Паши.
Из рассказов Довлатова:
Звонит мне Леонидов и спрашивает:
— Сергей, мой рассказ в этом номере пойдет? Я ему отвечаю:
— Павел Леонидович, в этом номере ваш рассказ не пойдет, и если вы хотите знать мнение художественного совета...
— Да я хуй положил на ваш художественный совет, я спрашиваю: когда рассказ в номер пойдет?
Леонидов считал Вайля и Гениса талантливыми людьми и с уважением о них говорил, но однажды ему что-то не понравилось, и он через газету "Новое Русское Слово" обозвал их педерастами, импотентами, графоманами и старыми онанистами. Пришел в редакцию "Нового Американца", поздоровался со всеми, подошел к моему столу и спрашивает:
— Сергей, что это Вайль и Генис со мной так холодно поздоровались?
Как я уже говорил, Паша ностальгировал и, по-моему, даже находил какое-то удовольствие в своих страданиях, но со мной, поскольку я не был его единомышленником, ему ностальгировать было трудно.
Когда я после аварии попал в госпиталь, Паша пришел меня навестить.
— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросил Паша, и в его голосе я уловил нотку удовлетворения — может я, хоть временно, растерял свой оптимизм, и сейчас мы вместе сможем славно пострадать.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Это пока, а скоро от боли будешь лезть на стенку.
— Думаю, скоро выпишусь.
— Да нет, ты застрял здесь надолго.
— Почему? У меня ни одного перелома нет.
— Еще обнаружатся.
— Сплю я хорошо, а это хороший признак.
— Потом будешь спать плохо, и это будет плохой признак. Носи с собой нитроглицерин.
— Зачем? Какое отношение авария имеет к
сердцу?
— Еще какое — загнуться можешь в любой момент.
— Паша, тебе надо было стать врачом — у тебя люди с насморком писали бы завещание.
В очередной раз Паша приходит ко мне поделиться депрессией и говорит замогильным голосом:
— Борис, я со всеми в ссоре и дружу только с тобой. Я уверен, когда я умру, только ты придешь и поднимешь мой фоб.
— Паша, я тебя очень прошу, помирись еще с тремя — один я хуй подниму твой гроб.
— Борис, — уже нормальным тоном сказал Паша, - пошел ты на хуй. С тобой не удается пострадать.
Ян Медовар
Бывший московский эстрадный администратор. Возраст неизвестен — когда он родился, еще не существовало загсов. Однако, поскольку первое слово, которое он произнес было "деньги", денег в то время еще не было, а был натуральный обмен, и честь изобретения денег приписывают финикийцам, можно предположить, что родился он приблизительно в V в. до нашей эры. Тем не менее, несмотря на возраст, его энергии и прыти, направленных на доставание денег, может позавидовать любой 20-летний карманник. Медовар получает ССАй, потихонечку сосет еврейскую организацию "Арбетер Ринг", проводит небольшие еврейские концерты, на которых под предлогом пропагандирования еврейской культуры получает деньги он один и большие концерты, на которых ворует все, что удастся.
