Валентин Бережков - Как я стал переводчиком Сталина
Червонцы мои червоноченные,
Любит вас простой народ и уполномоченные...
Каждую неделю мы с мамой отправлялись трамваем за провизией на Евбаз. Меня привораживала красочная картина невероятного изобилия, обволакивали ароматы овощей и фруктов. За два рубля мы доверху наполняли две большие корзины, которые с трудом волокли домой. Нередко меня посылали за продуктами к бакалейщику Паремскому. По маминому списку он отвешивал мясо, рыбу, масло, сыр и прочее и, положив все в корзинку, делал запись в лежавшей у него на конторке толстой книге. Денег мне с собой не давали, и Паремский, благодаря за покупку, обычно говорил:
- Когда у отца будет получка, расплатитесь...
Вся округа брала у него продукты в кредит, и никогда не возникало недоразумения. Такого же порядка придерживался и колбасник Жук. К нему я бегал с особым удовольствием. Уже издали манили запахи коптильни. А в лавке с дубовых балок потолка свисали окорока, колбасы, связки сосисок. Но была и еще одна причина моего частого появления в коптильне Жука - я был тайно влюблен в его рыжеволосую дочку Светлану, уже совсем взрослую. Она часто помогала отцу за прилавком.
Первые недели в Киеве запомнились как сказочный сон. Наверняка бывали дожди, небо заволакивали серые тучи, но мне помнятся только солнечные денечки, теплые и ласковые, с мягкими красками ранней осени. После крайней скудости и примитивности сельской жизни, где не было ни электричества, ни водопровода, где только начиналось возрождение после опустошения "военным коммунизмом", все в городе меня поражало: уличные фонари, асфальтированные тротуары, трамваи, каким-то чудесным образом бегущие по рельсам. А о редких автомобилях и говорить нечего! Все здесь казалось невероятным, фантастичным.
Оставаясь в квартире один, я часами вертел выключатель, будучи не в состоянии понять, почему мгновенно вспыхивала лампочка. Мне казалось, что должно пройти время, прежде чем то вещество, которое заставляет лампочку вспыхнуть, достигнет ее. И я хотел уловить этот промежуток. В равной степени удивили меня белая булка, какой я не видел в своей жизни, красная головка голландского сыра, арбуз. До этого мне была знакома только тыква. И уж вовсе немыслимой казалась стеклянная баночка, стоявшая на письменном столе отца в гостиной. Проводок от нее вел к наушникам, а сверху торчала кнопочка, от которой шел стерженек к прикрепленному на дне кристаллу. Надев наушники и поворачивая кнопочку, чтобы стерженек царапнул кристаллик, можно было "поймать" человеческую речь или музыку. Это был детекторный радиоприемник чудо технической мысли тех времен.
Наш сосед - красный директор Владимиров - мне понравился с первых же дней. Меня подкупало то, что он обращался со мной как со взрослым, разговаривал, будто с равным, внимательно выслушивал, между тем как родители, считавшие меня несмышленышем, не упускали случая, как мне казалось, это демонстрировать.
Красный директор, конечно же, ничего не смыслил в производстве. Он должен был осуществлять "политическое руководство" и контроль за техническим специалистом, то есть за моим отцом. Я сразу понял, что отношения у них сложились хорошие, доверительные. Владимиров все перепоручал главному инженеру, не вмешивался в дела предприятия. В годы гражданской войны и интервенции Владимиров был одним из командиров дивизии Котовского, партизанившей в Бессарабии, а затем влившейся в Красную конницу. Потом часть, где он служил, перебросили на Дальний Восток - воевать против японских интервентов. Его подвиги, отмеченные орденом Красного Знамени, завершились тем, что он привез из Приморья жену - японку, очень хорошенькую, миниатюрную, приветливую и работящую. Она с утра до ночи хлопотала по хозяйству, развешивала в саду белье, которое стирала ежедневно, и готовила чудесные пельмени со сказочной начинкой. У них была трехлетняя дочка - Зоя, которая почему-то сразу же влюбилась в меня. Вечерами, после купания, она выскальзывала из рук матери, совершенно голая бежала на нашу половину и, выкрикивая: "Жених, жених!" - гонялась за мной по всему дому. Меня это приводило в ужасное смущение: за исключением дочери колбасника Жука, я ко всем существам женского пола относился тогда весьма скептически.
Фактически все управление заводом "Большевик" и вся ответственность за положение дел лежали на моем отце. Даже вопросы охраны предприятия он никому не передоверял. Тем более что понимал: будучи дореволюционным специалистом, ом, в случае любой аварии, мог быть обвинен во вредительстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. Незадолго до того как отец был сюда назначен, произошел пожар на одной из трех огромных цистерн - хранилищах нефти, служившей топливом для котельной. За это тогдашнего главного инженера, тоже старого "спеца", арестовали и отправили в лагерь, хотя причина пожара не была выяснена до конца. Выгоревшая, ржавая и покореженная цистерна служила постоянным предостережением о возможном акте саботажа. Начальник пожарной охраны Перекрестов всячески демонстрировал свое усердие, каждое утро докладывал обстановку. Даже по воскресеньям, когда наша семья завтракала на открытой веранде, он неизменно появлялся, держа руку у козырька фуражки и шагая напрямик, через клумбы и газоны. Подойдя совсем вплотную, он зычным голосом, по-военному, рапортовал:
- Честь имею доложить, на заводе все в полном порядке. Начальник пожарной охраны Перекрестов.
- Да что вы, Константин Константинович, - говаривал ему отец. - Зачем же так официально? Садитесь, выпейте чайку...
- Не имею права. Нахожусь на посту. Разрешите идти?
Он поворачивался на каблуках и таким же напряженным шагом, по прямой линии, словно следуя протянутой нитке, покидал усадьбу. Эта сцена повторялась каждое воскресенье. Перекрестов ни разу не принял приглашения к чаю, и отец называл его настоящим службистом. Но все же целиком не полагался на него и регулярно по ночам обходил территорию завода, проверял сторожей и вахтеров, дежуривших в проходной.
Однажды я был разбужен громкими возгласами мамы, необычным шумом и беготней за дверью моей спальни. За окнами стояла кромешная тьма. Значит, утро наступит не скоро. Почему же родители не спят?
Спустив босые ноги с постели, я подошел к двери и приоткрыл ее. Передо мной предстала страшная картина: отец, полностью одетый, полулежал в кресле. Ворот рубашки был расстегнут, и на ней, так же как и на шее, виднелись потеки крови. Мама в накинутом на плечи халате, присев рядом на стуле, прикладывала мокрое полотенце к лицу отца. Я разрыдался и бросился к ним.
- Не плачь, - успокоил меня отец. - Ничего страшного. Обходя завод, заметил около цистерн какого-то человека. Окликнул его, но тот бросился бежать. Я погнался за ним. Не заметил в темноте железную балку и налетел на нее. После холодных примочек все обойдется...
