Василий Брюхов - Правда танкового аса. «Бронебойным, огонь!»
В Нижнем Тагиле мы погрузили танки на 60-тонные платформы. Под гусеницы ставили деревянные колодки, крепили их железными скобами. Спереди и сзади крепили танки растяжками из толстой проволоки, цепляя их за кольца на платформе и крюки, приваренные к броне танка. Сверху натянули танковый брезент, создававший тканевый шатер, под которым можно было отдыхать во время пути.
Рота разместилась в товарном вагоне, в котором стояли сколоченные нары. На них спали, они же служили лавками. Стояло лето. Частенько мы стояли у открытой двери вагона и, опершись на балку ограждения, всматривались в пролетающие мимо поля и луга с работающими на них женщинами и подростками. Завидев эшелон, они отрывались от работы, вставали, распрямлялись, махали нам вслед руками. Эшелону с танками давали «зеленую улицу»: мы останавливались только для смены паровоза и бригады, и в это короткое время роты успевали поесть в столовой. Мелькали полустанки, кишащие людом станции. Везде шла бойкая торговля разной снедью и поношенными вещами. Много было калек: кто на тележке, кто на костылях или с завернутым в карман рукавом. Толкались люди в военной форме, которые, исполнив свой долг, добирались домой. Долго еще потом они будут приходить на вокзалы встречать и провожать воинские эшелоны в надежде увидеть знакомого или передать привет сослуживцам в свою бывшую часть.
Нам строго предписывалось никого на платформы не допускать, «попутчиков» не сажать. Но сколько же было желающих! Они, согнанные войной с насиженных мест, двигались обратно на родину. Всеми правдами и неправдами пробирались на платформы, забивались под тенты. Когда обнаруживались такие «зайцы», посмотришь на потрепанный, жалкий вид некогда красивой девчонки, тоску, грусть и испуг в ее глазах – и мужества не хватает их ссаживать. Дрожа от холода и страха, терпя невзгоды пути, добирались люди до своего покинутого дома. Другие везли невесть где и как приобретенные зерно и картофель, чтобы весной посеять и прокормить себя и свое семейство. Жесткое было время…
По утвержденному начальником эшелона графику я заступил дежурным. Проверил караул, посты, связь, доложил о приеме дежурства и приступил к выполнению своих обязанностей. К утру хотелось спать, но я, как мог, боролся со сном. Чувствую – поезд остановился. Приоткрыл дверь вагона, в лицо ударила приятная утренняя прохлада. Спрыгнул на насыпь, огляделся: стоим на разъезде. Впереди маячит одинокая сторожка, возле нее с флажком пожилая женщина в телогрейке, подпоясанной ремнем. Я потянулся до хруста в суставах, по привычке сделал несколько упражнений для рук, размялся и направился вдоль состава. Рядом с танками, на открытых площадках, крепким сном спали «пассажиры»: кто сидя, кто лежа на своих узлах. Мне было жаль этих людей, и я уже не терзался, что нарушил устав, оказав им помощь. Вдруг на одной из платформ мелькнула тонкая мальчишеская фигурка. Подросток, перебираясь от одной группы людей к другой, что-то высматривал, ощупывал и перебирал узлы. Я пригнулся, осторожно пролез под платформой, – худенькая фигурка метнулась за танк. Так и есть, воришка! Мальчишка меня заметил, схватил что-то, спрыгнул с платформы и бросился наутек. «Стой!» – крикнул я. Но его это только подхлестнуло и, прижав к себе сумку, он припустил еще быстрее. Я бросился вдогонку, на бегу распаляясь от злости: «Ах ты, паршивец! Ну погоди, сейчас задам тебе трепку!» Я был спортсмен, и догнать хлопца мне было нетрудно. Я схватил его за шиворот поношенного, большого, не по размеру, пиджака, замахнулся, чтобы дать ему подзатыльник, но тут увидел глаза мальчишки. В них были и ужас, и ненависть… Он весь сжался, сгорбился, ожидая удара. Рука невольно опустилась.
– Фу ты, черт! – Злость как рукой сняло. – Ну? Ты чего испугался? От кого бежал? Чего делаешь здесь в эшелоне? – задавал я глупые вопросы, хотя прекрасно видел, чем он занимался, и понимал, кто стоит передо мной.
Мальчишка молчал, тяжело дыша. По его худенькому телу пробегала дрожь.
– А ну, пошли быстро в вагон, там разберемся. А то, чего доброго, поезд тронется – от эшелона отстанем.
Мальчишка обреченно плелся за мной. По дороге я поднял сумку, которую парнишка бросил на бегу, это была сумка почтальона. Паровоз издал долгий пронзительный гудок, дернулся назад, с грохотом сдвинул платформы с мертвой точки и потащил их вперед, медленно набирая скорость. Солдаты из теплушки протянули руки, на ходу подхватили мальчишку, а следом и меня. Пожилая женщина в черной железнодорожной шинели с обветренным лицом, подняв белый флажок, улыбалась, провожая взглядом наш эшелон. Поезд набирал ход. Пацан, забившись в угол вагона, затравленно озирался и тяжело дышал.
– А ну, герой, давай теперь обстоятельно разберемся, кто ты такой, откуда и зачем пожаловал, – примирительно начал я, рассчитывая на ответное доверие. Парень молчал.
– Ладно, – нашелся начальник караула лейтенант Алексашин. – Давай покормим хлопца. Смотри, какой заморыш, – по всему видать, что голодный.
Не дожидаясь согласия ротного командира, он взял котелок с оставшейся кашей из гречневого концентрата и протянул его мальчишке, нагнувшись к вещмешку за тушенкой и хлебом. Мальчишка не заставил себя уговаривать – набросился на кашу, рукой выгребая ее из котелка, торопливо и жадно засовывал ее себе в рот большими порциями и, почти не жуя, давясь и икая, проглатывал. Тело его била мелкая нервная дрожь. В какой-то миг он проглотил всю кашу и посоловевшими глазами уставился на окружавших танкистов. Лейтенант Алексашин стоял рядом и, наблюдая эту нерадостную картину, покачивал головой.
– Ну и наголодался ты, хлопец, – и сам поставил перед ним банку тушенки и хлеб. Паренек к ним не притронулся, и тогда механик-водитель Рой, немолодой уже сержант, отец большого семейства, прослезился и обнял мальчишку за худые плечи. Остальные сидели в оцепенении. Всем стало нестерпимо жаль этого одинокого паренька. Я опять спросил:
– Ну, а теперь давай знакомиться. Рассказывай, кто ты и откуда?
Паренек на минуту задумался, словно собирался сочинить какую-нибудь историю, но затем несвязно заговорил:
– Я из Москвы. С Зацепа.
– Что же это ты, голубчик, так легко покинул столицу нашей Родины? – полушутя спросил я.
– А что мне там делать? Я воевать хочу.
– Вот вояка! – засмеялся Зарубин.
– Ну-ну, продолжай, – настаивал я.
Вкратце назвавшийся Николкой, парень рассказал, что отец погиб на фронте в 41-м, мать умерла. Николка жил у старшего брата, который ушел на фронт. Жена брата, забитая нуждой, невзлюбила парнишку: целые сутки заставляла возиться со своими детьми, нещадно била и беспрерывно попрекала куском хлеба. Последнее больше всего уязвляло самолюбие подростка. Он не выдержал унижений и подался на улицу, где связался со шпаной и стал промышлять мелким воровством на Зацепском рынке. После нескольких приводов в милицию и очередного скандала дома Николка подался на фронт. Приставал то к одному, то к другому эшелону, но каждый раз его снисходительно выслушивали, кормили, давали на дорогу продуктов, но с собой не брали. Так он мотался по России и Украине от тыла к фронту и обратно.
