Нина Шнирман - Счастливая девочка растет
— В «Помогите» будем играть — это же тренировка на храбрость! — говорю.
Анночка задумалась, стала грустная и говорит:
— Мне не очень хочется в эту игру играть.
Я удивилась, расстроилась и спрашиваю её:
— Ты хочешь храброй стать?
— Хочу! — говорит, и мне кажется, что говорит уверенно.
— Тогда давай играть — тренироваться!
— Давай! — соглашается она вдруг очень просто, и лицо не грустное.
Она опять идёт в детскую, я зарываюсь в пальто и начинаю выть оттуда этим замечательным, страшным, тихим голосом:
— По-мо-гы-тэ-э! — И мне самой вдруг становится ужасно смешно от этого голоса! Я боюсь расхохотаться, но тут прибегает Анночка. Она, не добежав до вешалки, кричит отчаянным голосом:
— Ниночка! Это же ты?!
А я вою, как из какой-то глубокой ямы:
— Я не Ниночка! По-мо-гы-тэ-э! — И самой невозможно смешно от этого голоса.
Анка кричит:
— Ниночка, скажи, что это ты!
Слышу, плачет. Просто рыдает, пальто быстро-быстро гребёт, до меня догреблась. Я хватаю её, опять веду в детскую, садимся на Бабушкину кровать, слёзы ей вытираю — мне её очень жалко, но почему-то мне очень смешно из-за своего дурацкого «страшного» голоса! Я совсем не понимаю, как можно меня бояться. Ведь я так Анночку люблю, и она это знает, тогда почему она меня боится? Надо подумать! А пока надо её развеселить. Пошли, говорю, попоём, я две новые песни подобрала на рояле! И мы бежим в столовую.
Вечером — мы уже поужинали — Мамочка Мишеньку уложила в детской, зовёт меня в родительскую спальню. Садимся на их кровать, и Мамочка меня спрашивает:
— Нинуша, что за игра, в которую вы с Анночкой вчера и сегодня играли?
Я ей всё очень подробно рассказала: и почему я эту игру придумала, и как в неё играть, и что у нас пока ещё ничего не получается — ну, в смысле «храбрости». Мамочка взяла меня за руку и сказала очень серьёзно:
— Нинуша! Две вещи хочу тебе сказать. Во-первых, никогда больше не играй с Анночкой в эту игру Ты не делаешь и не сделаешь её этим храбрее, но ты её сильно пугаешь, а ей это не нужно, она и так очень пугливая. Во-вторых, подумай, мне не нужно, чтобы ты дала мне ответ, мне нужно, чтобы ты сама себе ответила, ведь ты умная, добрая и честная девочка: не хотела ли ты её немножко попугать? Иногда люди хотят сделать что-то хорошее, а получается плохо — по разным причинам, и знаешь, бывает, человек сам не понимает, почему так плохо получилось, а иногда знает, но не хочет даже себе в этом признаться. Я уверена, что ты хотела её сделать храбрее, я знаю, как ты её любишь. Подумай об этом… для себя!
Пока Мамочка это говорила, у меня в душе всё перемешивалось — и удивление, и расстройство, и негодование, и грусть — ив конце вдруг так закололо, как будто это стыд и я сделала что-то плохое!
— Мамочка, можно, я пойду? — Я спустилась с кровати и добавила: — Я пойду подумаю!
— Да-да! Иди, моя родная! — Мамочка погладила меня по голове.
Я пошла на кухню, там Бабуся что-то варила, и я встала у окна.
— Посмотри, деточка, в окно, посмотри на небо! — говорит Бабуся. — Там облака такие удивительные картины делают!
Я покивала головой и стала думать.
Всё-всё подряд вспомнила, все свои чувства, и поняла: я честно, очень честно хотела её сделать храбрее. Но когда в первый раз разозлилась, я перестала думать о главном — Мамочка мне как-то говорила, что когда человек сильно сердится, он может забыть о главном. А главное здесь — это Анночка и её страх! И во второй раз я забыла про Анночку, потому что мне было очень смешно.
В общем, я придумала глупость, но не потому, что я злая, а потому, что я, как говорит Эллочка, легкомысленная.
Но все равно — грустно!
Миса-Миса
Мамочка уложила Мишеньку спать. Все дома, кроме Ёлки — она, бедная, ходит в общеобразовательной в третью смену, поздно приходит — в общем, ужас! Что за смена такая дурацкая!
Вдруг Мамочка зовёт нас из столовой, а Бабушку из кухни, прижимает палец к губам, мы останавливаемся около детской, Мама чуть-чуть приоткрывает дверь, и я слышу, как Мишенька поёт:
Миса-Миса, Миса-Миса,
Да-а-гой!
Миса-Миса, Миса-Миса,
За-а-той!
Потом какие-то не очень понятные слова, потом опять «Миса-Миса…».
Я говорю:
— Так ведь он мой «Гавот» поёт, ну, который я на скрипке играю!
Мамочка говорит:
— Да! И на него положил… слова! Сам себе колыбельную поёт!
— Забавно! — говорит Папа и уходит в столовую к себе за письменный стол.
— Чудо, а не ребёнок! — говорит Бабуся и уходит на кухню.
— Какой он замечательный! — говорит Анночка нежно и уходит в столовую — она там за столовым столом рисует.
Мы остаёмся в коридоре с Мамочкой.
— Мамочка, — спрашиваю, — помнишь, как Анка перед войной песню сочинила — «Маленька девочка»? Ей тогда было всего два года и два или три месяца.
— Да! — говорит Мамочка. — А ведь Мишеньке уже целый год и почти два месяца!
— Нет, не в возрасте дело, — говорю, — а просто это не его музыка, не он её сочинил — хотя у него очень как-то мило получается, но это…
— Плагиат! — И Мамочка начинает хохотать, но тихо.
— Ну… что-то вроде этого, — говорю. — Хотя поёт он чудесно!
— А он чисто поёт? — спрашивает Мамочка вдруг серьёзно.
— Чисто, — говорю, — даже форшлаг делает голосом, а это трудно!
— Может, у него и слух абсолютный, как ты думаешь? — Она опять спрашивает очень серьёзно.
— Конечно абсолютный! — Я говорю уверенно, потому что в этом не сомневаюсь. — И память Папина — нотка в нотку всё запомнил — весь «Гавот».
— Но всё-таки это плагиат, — заканчивает Мамочка опять очень серьёзно.
— Да! — говорю, улыбаюсь ей, машу рукой и иду в столовую.
Когда подхожу к столовой, слышу, что Мамочка тихо хохочет.
Мамочка часто смеётся — она очень весёлая и большая «хохотушка»!
Наверное, что-то весёлое вспомнила!
Положа руку на сердце
Наша арифметичка очень симпатичная, но её немножко жалко.
Она пожилая, маленькая, на ней всегда одно и то же серое и старое платье. Седые волосы у неё так же, как и у всех учительниц, стянуты назад в пучок, а там, где у всех людей живот, там у неё — вот так мне кажется — подложен маленький тазик! Знаю я, что никакого тазика там нет, но, когда её вижу, всегда вспоминаю про тазик.
Она никогда не кричит, никого не ругает, и я иногда думаю, что она всех немножко боится.
Сегодня в самом начале урока она вдруг говорит своим тихим и добрым голосом:
