Великая Княгиня Мария Павловна - Воспоминания
Обычно они ездили в экипаже, но в этот раз пошли пешком, чтобы не привлекать внимания. Думаю, она надеялась, что мы о том ничего не узнаем, однако мы случайно проведали и очень беспокоились. Мы ждали ее и не ложились спать.
Тетя Элла вернулась поздно. Поскольку она еще не обедала, то отправилась в столовую, где для нее был оставлен холодный ужин. Мы пришли к ней туда. Я была так возмущена, что негодование пересилило мою робость, и, поборов долголетнюю привычку держать язык за зубами, я выложила ей все, что думала.
Первым делом я сказала ей, что ее чрезмерная привязанность к раненым и прежде была смешна, а уж теперь тем более. Что поздний визит в госпиталь был опасен, и завтра о нем станут толковать на каждом углу. А для пущей вескости я добавила, что дядя осудил бы такое ее поведение.
Не знаю, откуда у меня взялась смелость на подобные речи. Каждый миг я ждала, что меня прервут и отправят в свою комнату. Но, к моему удивлению, тетя кротко выслушала меня до конца, не произнеся ни слова. А когда я упомянула о дяде, она опустила голову и заплакала. От ее слез моя горячность сразу остыла, я тут же попросила прощения за все, что наговорила, и умолкла.
Не выказывая возмущения, тетя Элла признала справедливость моих слов; госпиталь и раненые слишком многое значили в ее жизни, объяснила она, хотя дядя, наверняка, не одобрил бы ее.
Но она чувствует себя такой одинокой, у нее такое в душе отчаяние, просто необходимо что нибудь делать, а о своем горе она забывает при виде страданий других.
Мы долго тогда разговаривали. Напоследок я попросила у нее прощения за свою несдержанность. К счастью, то была наша первая и последняя сцена такого рода. На следующий день мы вели себя так, как будто ничего не произошло. Но тетя стала реже ходить в госпиталь и никогда не делала этого после наступления темноты.
3Когда после применения репрессий забастовки прекратились, тетя решила, что разумнее будет переехать в Царское Село. Там мы пробыли до конца зимы. Сначала мы жили с императором и императрицей, потом в апартаментах Большого дворца.
После нашего отъезда в Москве произошли новые беспорядки, но правительство прибегло к карательным мерам: из Петербурга был отправлен гвардейский полк, кровь текла рекой, порядок был восстановлен. Тетя вернулась в Москву одна.
В апреле мы присутствовали на открытии Государственной Думы в Зимнем дворце в Петербурге. Предполагалось, что это ознаменует начало новой эры, когда верховная власть будет нести ответственность в принятии решений перед народом и считаться с его мнением. Но в условиях ограничения пределов своей власти император не имел намерения идти на серьезные уступки. Создание Думы было полумерой, вынужденной и чисто формальной.
При открытии Думы Зимний дворец скорее походил на крепость, столь велик был страх перед нападением или враждебными демонстрациями. Государь прибыл в сопровождении пышной свиты: мужчины в парадной форме, женщины в платьях со шлейфами и диадемами. Я надела шлейф предписанной длины и, уже как взрослая, заняла место в процессии. Церемоний подобного рода прежде не было, а потому ее участники не очень понимали, как им следует держаться. У большинства из них был мрачный вид, отчего создавалось впечатление присутствия на похоронах. Даже император, обычно умело скрывавший свои чувства, был бледен и встревожен.
Нам хорошо было в Царском Селе. Нас окружала многочисленная родня, и в этом замкнутом мирке мы наслаждались прелестью тесной семейной жизни. Отношения между императорской четой и их детьми, несмотря на окружающую роскошь, были простыми и душевными.
В ту зиму император хотел лично проинспектировать все расквартированные в Петербурге и его окрестностях полки, а потому поочередно вызывал их на смотр в Царское Село. Раз или два в неделю по утрам проводились парады, а днем во дворце устраивался обед для офицеров. Из дам присутствовали только императрица, я, иногда сестра императора Ольга Александровна, и две фрейлины. Мне все это очень нравилось.
Из за событий предыдущего года у нас полностью прекратились занятия, и месяцами мы благополучно обходились без них. В Александровском дворце было невозможно на серьезной и постоянной основе организовать нашу учебу, и тогда было принято решение, что мы переедем в Большой дворец, в бывшие апартаменты отца.
Оба дворца располагались близко друг от друга. Было решено, что питаться мы будем с императорской семьей. Нам наняли еще больше учителей, чем прежде, и они делали все, чтобы наверстать упущенное, но вместе с тем возникало много возможностей развлечься, так что скучать не приходилось.
Развлечения были приятными и разнообразными. Часто я ездила в гости к моим кузенам, детям великого князя Константина, которые жили во дворце в Павловске, в пяти километрах отсюда. Это была большая семья, где старшие дети были старше меня, а остальные — погодки. Помнится, что тогда у них было шесть сыновей и дочь, с которой мы два раза в неделю имели урок русской истории. Мы катались на санках и были гораздо изобретательней кузенов в придумывании всяких забав. Однажды я наехала на столб и разбила себе губу, домой вернулась в крови. Вечером был дворцовый обед, на который я явилась с распухшим лицом и перекошенным ртом. Император очень смеялся надо мной.
Мадемуазель Элен снова начала ревновать, но я не обращала на это внимания. Она привыкла повсюду следовать за мной, но теперь в Александровский дворец я ходила без нее; она глубоко переживала и даже пригрозила покончить с собой. Сначала она просто высказывала свои обиды, а потом, разгорячившись, осыпала меня упреками в присутствии слуг.
Я подождала, пока мы остались одни, а потом устроила ей выговор. Не помню, что я ей сказала, но, должно быть, взяла верный тон, поскольку она сразу умолкла. От изумления она не сразу нашла слова, и голос ее звучал почти подобострастно. Мне мучительно было видеть ее такой. И торжествующее чувство от того, что впервые я заявила протест и одержала победу, сразу же пропало. Однако с этого дня разногласия между нами возникали реже, воцарился мир, и мы стали лучшими друзьями.
Весной 1906 года мне исполнилось шестнадцать лет, и тетя Элла и император с императрицей решили отметить мой день рождения с некоторой торжественностью. Я получила подарки от всех и была очень рада, поскольку отныне я больше не считалась ребенком, а официально признавалась девушкой.
Наш траур окончился в феврале, и великий князь Константин с женой устроили бал для меня и своей дочери, которой тоже исполнилось шестнадцать лет.
Это было большим событием. Я стала готовиться к нему задолго. Тетя сама занялась моим туалетом. Она приготовила для меня платье. Оно было из полупрозрачной вуали на розовом чехле. К нему я прикрепила букетик ландышей. Помню, что втайне я считала это платье слишком тяжелым и не очень подходящим для первого бала, я бы предпочла простой белый шелк, но тетю не интересовало мое мнение.
