Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Пухова-Филби Руфина
К тому времени Правительственная школа кодов и шифров фактически разделилась на два отдела. Один — под руководством капитана 3-го ранга Трейвиса — занимался корреспонденцией разведывательных служб; другой — под руководством капитана 3-го ранга Деннистона — имел дело с дипломатическими документами. Поскольку материалы Даллеса являлись документами Министерства иностранных дел Германии, мне следовало обратиться к Деннистону. Я отобрал ряд телеграмм немецкого военного атташе в Токио, переданных в адрес германского генерального штаба шифром по радио. В них содержались подробные сведения о боевом составе японских вооруженных сил и оценка намерений Японии на будущее. Всех телеграмм было около десяти. Ясно, что в случае их подлинности они представляли собой документы чрезвычайной важности.
Через два дня Деннистон позвонил мне по телефону. В его голосе сквозило волнение. Деннистон сообщил, что три телеграммы точно совпадают с перехваченными и уже расшифрованными, а остальные оказались крайне ценными для расшифровки немецкого дипломатического кода. Деннистон спрашивал, не могу ли я дать еще несколько таких документов. Я, конечно, мог и начал поставлять материалы Деннистону по мере того, как он успевал их обрабатывать. Когда примерно треть документов была изучена и ложных среди них не оказалось ни одного, я обязан был распространить эти материалы. Соответственно, я передал их в наши секции, поддерживавшие связь с военными министерствами и Министерством иностранных дел, сознательно принижая значение документов, так как не хотел, чтобы Дэнси преждевременно узнал, что происходит что-то неладное.
Военные министерства отреагировали немедленно. Представители армии, военно-воздушных и военно-морских сил — все умоляли прислать побольше такой информации. Министерство иностранных дел ответило более сдержанно. Я попросил соответствующие секции получить от министерств отзывы на эти материалы в письменном виде, а Деннистона попросил написать докладную, подтверждающую подлинность документов на основе криптографического анализа. Я готовился к неизбежному столкновению с Дэнси. Нужно было начать действовать прежде, чем Дэнси услышит об этом деле из других источников. Я хотел сначала послать ему все документы по делу, чтобы подготовить его к удару, но потом отверг эту мысль, зная, что Дэнси не станет их читать. Тогда с некоторым трепетом я спросил его, когда он сможет меня принять.
Визит продолжался полчаса и был очень неприятным. Как и следовало ожидать, Дэнси пришел в ярость. Но его быстро отрезвило то обстоятельство, что я изучил материалы, а он — нет. Докладная Деннистона также несколько охладила Дэнси. Ярость его, однако, вспыхнула снова, когда он прочитал хвалебные комментарии министерств. С большим трудом взяв себя в руки, Дэнси прочитал мне нотацию. Даже если документы подлинные, то что из этого? Я поощряю УСС в его стремлении переступать все границы в Швейцарии и вносить путаницу в дела разведки. Одному богу известно, какой вред оно может причинить. Такими вопросами должны заниматься лишь опытные работники, умеющие обходить ловушки. Если так поощрять УСС, оно может в считаные дни взорвать всю сеть Дэнси.
Когда Дэнси выдохся, излив свою тираду, я с почтительным изумлением спросил, какое, собственно, отношение это имеет к делу УСС. Ведь я распространял эти документы не как материалы УСС. Даже наши собственные секции, рассылающие разведывательную информацию, не говоря уже о министерствах, не знают, что УСС имеет к этому отношение. Они считают материалы нашими, они нас просят присылать их. По всей видимости, и похвалы достанутся тоже нам. Когда я в нерешительности замолчал, Дэнси в упор посмотрел на меня долгим, изучающим взглядом. «Продолжайте, — проговорил он наконец. — Вы не такой дурак, как я думал».
Когда вернулся Каугилл, я принес ему папку и рассказал обо всем, что сделал. Сразу же последовал тревожный вопрос, как отнесся к этому Дэнси. Я объяснил, что консультировался с Дэнси и что он одобрил мои действия. Облегченно вздохнув, Каугилл вернул мне папку и попросил продолжать работу. К моему удивлению, дело на этом не кончилось. Наш немецкий друг оказался бесстрашным человеком и еще несколько раз наведывался в Берн со своим бесценным чемоданом.
Тем временем благодаря нашей всевозрастающей осведомленности работа моей подсекции, занимавшейся борьбой со шпионажем немцев на Пиренейском полуострове, в Северной Африке и Италии, шла успешно. Немецких агентов вылавливали с монотонной регулярностью, и, насколько мне известно, ни одна важная птица не ускользнула из нашей сети. Помимо всего прочего, в наших руках находился главный ключ к намерениям немцев: мы регулярно читали их радиограммы. Хотя испанское правительство и предоставляло немецким службам широкие возможности, а Салазар оказывал им дружеское гостеприимство, очень немногие испанцы и португальцы изъявляли готовность ставить себя под удар во имя фашизма. Если же кто и соглашался выполнить задание немцев, то лишь для того, чтобы выбраться из Европы или попасть в Англию.
В качестве яркого примера можно назвать дело Эрнесто Симоеса. Из немецких радиограмм мы узнали, что абвер завербовал Симоеса в Лиссабоне для работы в Англии. В одежде он спрятал инструкции, заделанные в микрофототочки. Переписку с ним предполагалось вести по почте. После консультации с МИ-5 было решено позволить Симоесу некоторое время действовать в Англии свободно, надеясь, что он может навести нас на других немецких агентов. Ему не чинили никаких препятствий по прибытии и даже незаметно оказывали помощь в устройстве на работу на завод в Лутоне, производивший детали для самолетов. Информация, которую он мог там почерпнуть, представляла достаточный интерес для агента, и в то же время не было большой опасности, если бы какие-то из его сообщений случайно проскользнули к немцам. Симоеса поместили у одной супружеской пары. Муж работал на том же заводе. За передвижениями агента было установлено наблюдение, а его корреспонденция просматривалась.
За несколько дней в поведении Симоеса наметился определенный ритм. После гудка он вместе с хозяином своей квартиры уходил с завода и благополучно доводил его до ближайшей пивной. Затем со всех ног Симоес спешил домой, откуда не выходил до следующего утра, когда вместе с хозяином шел на работу. Оставалось лишь установить, почему агент так спешит домой. После тщательного наблюдения было найдено совершенно удовлетворительное объяснение. Каждый вечер, добравшись до дому, он быстро осчастливливал хозяйку своим любовным вниманием (почему-то под кухонным столом; невероятно, но так утверждали агенты!), а затем с аппетитом ужинал и шел спать.
Через несколько недель было решено прекратить комедию. Симоеса арестовали. Чтобы избежать всяческих случайностей, его отправили в «строгий» следственный центр на Хэм-Коммон и напустили на него Томми Харриса. По натуре Харрис не мог быть с кем-либо по-настоящему строгим, но тут он старался, как мог. Харрис объяснил Симоесу, что тот находится в тюрьме английской секретной службы, что он вне досягаемости закона, что консульство не знает о его местонахождении и никогда не узнает, что он может остаться здесь на всю жизнь, если ему сохранят ее, что его могут морить голодом, бить, убить и никто никогда об этом не узнает. Единственная надежда для него — полное признание в шпионаже на немцев. Харрис говорил и многое другое в таком же роде, пока его разыгравшееся воображение не прошлось по всей гамме чувств. Харрис потом признался мне, что нарисовал такую леденящую кровь картину, от которой ему самому стало страшно.
Все это Симоес слушал с нарастающим нетерпением и время от времени с раздражением заявлял, что он хочет есть. Однако примерно через час допроса он принял решение. Попросив бумагу и ручку, Симоес нацарапал на двух страницах показания о контактах с немцами в Лиссабоне, включая инструкции, микрофототочки и все остальное. Он объяснил, что не имел ни малейшего желания подвергать себя опасности и что единственной его целью было найти хороший заработок в Англии, куда он не мог бы добраться без посторонней помощи. Показания Симоеса во всех деталях совпадали с уже известными нам сведениями. Закончив писать, Симоес бросил ручку и воинственным тоном спросил: «Ну, а теперь мне дадут что-нибудь поесть?»
