Александр Трачевский - Наполеон I. Его жизнь и государственная деятельность
А тут – главный враг, который следовал за великой армией с самого перехода через Неман (23 июня): ливни и жара, грязь и пыль изнуряли и людей, и скот. Провиант отставал от вождя, а без него пошло воровство да лентяйство. Жители не брали фальшивых рублей, изготовленных во Франции; они прятались по лесам, оставляя за собой пылающие деревни. Тиф и понос косили голодавших людей; кони гибли в большом количестве, заражая воздух. Уже в августе пришлось вычеркнуть из списков сто тридцать тысяч человек. При отступлении из Москвы, в морозы, погибло вдвое меньше.
Рухнула гениальная стратегия, тем более что австрийцы вместо помощи совершали у своих границ какие-то военные прогулки. Барклай и Багратион “увиделись” в Смоленске. “Наконец-то! Они у меня в руках”, – воскликнул Наполеон и начал громить город из ста орудий. Но он с ужасом увидел, что жители сами помогали разрушению. Здесь же французы узнали удаль казаков, с их неведомыми пиками. И до сих пор ни одного пленного! Двухдневный бой поглотил равное число жертв у противников: и оказалось, что дрался лишь арьергард русских, прикрывавший их дальнейшее отступление! Великая армия пустилась в новое преследование, но оно уже походило на борьбу за собственное существование: “Перед нами лежала новая Испания, но Испания без границ, без городов, без средств”, сказал Наполеон. Его армия таяла, изнывала: люди ели мертвечину, пили из луж. Вожди плели лапти от незнания местности и врага; они перекорялись между собой, особенно герои наступления – Даву с Мюратом. И гонители потеряли больше народу, чем гонимые. А русскими овладевал патриотизм, напоминавший 1612 год. Всюду повторяли горячие слова царя в Москве по поводу манифеста об ополчении, увещания синода и афишки московского генерал-губернатора Ростопчина, обещавшие шапками закидать полчища “антихриста”. Помещики снаряжали целые полки из своих крепостных; купцы давали деньги; крестьяне подымали народную войну, все истребляя перед врагом. Все негодовали на отступление, приписывая его начальникам, “проклятым немцам”. Староруссы, помещики и интриганы в лагере и при дворе требовали Кутузова как “спасителя отечества”. “Публика желала его – и я назначил его; но лично я умываю руки в этом”, – сказал царь. “Враг пройдет в Москву только через мой труп!” – поклялся дряхлый герой.
И он дал под Бородином, в сорока верстах от столицы, сражение, которое французы назвали “Московским”. Бойцы были почти в равном числе (по сто тридцать тысяч), но у нас было с полсотни лишних орудий. Поле было чистое, и Кутузов на скорую руку окопался в несколько рядов. План Наполеона считается образцом тактики. Зная природу необразованных народов, он прибегнул к грубой атаке с фронта, зато искусно сосредоточил силы на слабом левом крыле врага – на редутах Багратиона, которые и были взяты сразу, хотя после отчаянного боя: он обманул “старую лису” ложными атаками в других местах. Кутузов сам помог ему: задумав “обойти” “гения побед”, он не пускал в дело своего сильного правого крыла, а потом, впопыхах, слишком скучил войска, превратив их в мишень для перекрестного огня французской артиллерии. Следующий день противники отдыхали. 7 сентября (26 августа) разразился главный двенадцатичасовой бой, особенно у батареи Раевского. Наполеон взял искусною тактикой: он выдвигал резерв за резервом и пускал конницу в массовые атаки; храбрецов поддерживал отменный огонь мастерски поставленной артиллерии.
Наполеон и не думал воспользоваться дорого купленной победой. Русские уступили только тысяча восемьсот шагов и остановились у задних окопов, готовые возобновить бой. Если у них пало чуть ли не вдвое больше людей и двадцать генералов с Багратионом, то и французы лишились тридцати тысяч солдат, сорока трех генералов и многих знамен. С боков французам угрожали удалые казаки с отважным Платовым во главе. Простуженный Наполеон был мрачен и ворчлив. Он признавался, что еще не видал такого кровавого дела. Он не дал своей гвардии, отвечая на мольбы маршалов: “А если завтра новая битва, чем я буду сражаться?” Он был крайне осторожен, почти вял и мало распоряжался сам. А Кутузов послал донесение о “победе”, хотя в конце говорилось об отступлении: у него не оставалось ни свежей роты, ни лишних снарядов. От недостатка провианта он двинулся на Калугу, в хлебный край. Следуя за ним, французы вступили в Москву (2/14 сентября) среди гробового молчания. Наполеон запретил грабеж: он думал хорошо отдохнуть в богатой столице и ждал депутаций от “бояр”, а также мольбы царя о мире.
Новый сюрприз. В Москве из двухсот тысяч оказалось тысяч десять разного сброду, в том числе колодников, выпущенных Ростопчиным, который сам бежал, захватив пожарные инструменты. А на другой день сразу вспыхнул во всех концах Москвы трехдневный пожар, истребивший девять десятых деревянного города. “Это – скифы! Это – предвестие наших величайших бедствий!” – воскликнул Наполеон – и словно окаменел: гренадеры насильно увезли его из Кремля в загородный дворец. А в Москве начался грабеж. Особенно усердствовали наши собственные “шалопаи” (chenapans); французы обращали каменные церкви, уцелевшие от пожара, в казармы и конюшни.
Наполеон отправил к царю письмо, где оплакивал гибель Москвы, чего не было бы, если бы “тильзитский друг” черкнул ему пару слов перед Бородином или тотчас после. Александр не мог отвечать: Петербург волновался, слышался ропот. “С тех пор в мою душу снизошла горячая вера”, – говорил потом царь. А тогда он воскликнул: “Все это – рука Всевышнего!” – и счел себя “спасителем Европы” от ее “деспота”. Еще он сказал: “Наполеон или я, я или он; но вместе мы не можем царствовать!” А завоеватель тридцать три дня ждал ответа! “Москва – не военная, а политическая позиция; здесь я – не полководец, а император”, – говорил он в ослеплении. Он вел беспорядочную жизнь, впадал то в лихорадочное возбуждение, то в тупое равнодушие и строил фантастические планы о поднятии крепостных, татар и украинцев, о польской короне на своей голове. А “великая армия” таяла и опошлялась. Русские же силы быстро росли, и наши солдаты пуще всего боялись мира. Отовсюду тянулись ополченцы; появились отчаянные партизаны, с Денисом Давыдовым во главе, и даже православные Жанны д'Арк (Дурова). Начала свирепствовать “святая война”, как в Испании. Ожесточился и завоеватель: уходя из Москвы, он взорвал Кремль.
А пришлось уходить, как ни старался Наполеон избежать этого “позора”, несмотря на мольбы маршалов. Пришла весть, что Кутузов сам напал победоносно на французский авангард при Тарутине. 6/18 октября “великая армия” двинулась на Калугу. Тут было еще до ста тысяч бойцов, но испорченных и отягченных добычей да семьями иностранцев. Русские войска тотчас преградили им путь. Правда, французы одолели у Малоярославца, но город восемь раз переходил из рук в руки и сам Наполеон чуть не попал в плен к Платову. Пришлось повернуть на Смоленскую дорогу, через Бородино, еще усеянное трупами.
Началось беспримерное отступление “великой армии”, за которою следовал по пятам Кутузов (более ста тысяч), а по бокам – Чичагов (шестьдесят тысяч) и Витгенштейн (пятьдесят тысяч). Всюду кружились казаки. Северный ветер подымал непроглядные вьюги; ударили морозы, под конец до 30°. Полунагие французы, питавшиеся мукой да сырой кониной, коченели сотнями на бивуаках. Многие сходили с ума. А там вдруг наступала оттепель – и студеные лужи да гололедица губили последних коней. Но русские не смели нападать на издыхающего льва, который выказывал неслыханную живучесть, “как в Египте”. Молчаливо, но бодро шагал император, в шубе, с суковатой палкой в руке. И это погребальное шествие армии-скелета ознаменовалось трехдневным боем под Красным, где она одними штыками пробилась сквозь массу пушек Кутузова, а Ней изумил мир переправой через подтаявший Днепр, перед тучами врага на другом берегу.
От “великой армии” осталось всего тысяча человек и девять орудий, если не считать двадцати тысяч безоружных, добравшихся до Немана. Сам вождь едва ускользнул от рук русских партизан и в самом жалком виде прискакал в Вильну. А тут зловещая новость. В Париже опять зашевелились филадельфы. Бежавший Малэ увлек национальных гвардейцев вестью о мнимой смерти императора в Москве и провозгласил республику с Моро и Карно во главе. Правда, заговорщики были расстреляны, но императора поразило, что никто не вспомнил ни об императрице, ни о римском короле. Наполеон прочел маршалам 29-й бюллетень, который все сваливал на морозы и кончался словами: “Здоровье его величества никогда не было лучше”. Затем император укатил с тремя наперсниками (6 декабря). Он передал начальство Мюрату, но тот уже уехал к себе в Неаполь, проклиная шурина.
В России погибло до двухсот пятидесяти тысяч европейцев почти всех наций. Но и русские не забудут нашествия “двунадесяти язык”. У Кутузова осталось только тридцать тысяч солдат, а всего их погибло также не менее четверти миллиона. Кутузов призывал к миру, и его поддерживало общественное мнение России. Но Александр, явившись вслед за Наполеоном в Вильну, сказал: “Прочный мир может быть подписан только в Париже”. И в приказе по армии значилось: “Идем положить конец нестерпимому кичению; станем за веру против безверия, за свободу против властолюбия, за человечество против зверства”. 1/13 января 1813 года русское войско перешло границу со своим царем во главе.
