Эмма Герштейн - Мемуары
– Генералы, не ссорьтесь, – немедленно откликнулась Анна Андреевна.
Она огорчалась, если между ее друзьями происходили какие-нибудь недоразумения. Цитата из «Капитанской дочки» была здесь очень уместна. Но, как всегда у Ахматовой, пушкинский текст в ее живой речи был несколько переиначен («Господа енаралы! – провозгласил Пугачев, – полно вам ссориться» – так у Пушкина).
Иногда она развлекалась стилизацией своей разговорной речи. Можно было заметить, что она работает над интонацией. Таковы были ее беседы, выдержанные в тоне петербургской светской дамы. Приведу несколько эпизодов.
Анна Андреевна гостила на даче у наших общих знакомых. Вернувшись, рассказывает, как проводили там время. Между прочими такая деталь: «Потом Нелли пошла в лес писать этюд… Да, etude». Она произносит слово «этюд» с французским произношением, и ее ироническая оценка таланта этой художницы находит свое полное выражение.
Я поехала в Ленинград читать в Пушкинском Доме письма одного из современников Лермонтова к редактору «Русской старины» М.И.Семевскому. Я ожидала, что именно в этих письмах содержится документальный рассказ о гибели Лермонтова. Анна Андреевна, остававшаяся в это время в Москве, осведомилась об успехе моей поездки. Я доложила, что это действительно тот самый князь Голицын, которого я искала, но о Лермонтове в его письмах нет ни слова. Зато он предлагал Семевскому издать свой труд о вредном влиянии евреев на жизнь русского общества. Третий том уже готов, четвертый завершается. Небольшая пауза. Затем Анна Андреевна, ненавидевшая антисемитизм, спрашивает: «Сколько томов написал князь Голицын о вредном влиянии евреев? Ах, четыре?» – полувопросительно, полуутверждающе повторяет она, иронически склоняя голову.
В пятидесятых-шестидесятых годах Анна Андреевна должна была встретиться со старым петербургским знакомым из десятых или двадцатых годов, с которым она с тех пор не встречалась. Он, по-видимому, принадлежал к тем людям, которые чуждались встреч с «внутренней эмигранткой» Ахматовой. Теперь, когда она стала легальной, он появился на ее горизонте. На следующий день после его визита спросила у Анны Андреевны: «Ну, как ваш гость?» Анна Андреевна с легким вздохом:
– Все мы умеем быть шармерами, когда захотим.
Иногда Анна Андреевна жила в стихии мещанского городского языка. Видно было, что она уже несколько дней, а может быть и недель, мысленно погружалась в эту сферу.
Однажды встретила меня шутливой фразой: «Так как вы – интересантка…» В другой раз она спрашивала меня, как я отношусь к новым редакциям «Поэмы без героя», которую Анна Андреевна все время дорабатывала. Я не любила эти дополнения и пояснения и поэтому ответила сдержанно: «Раньше она была написана для одного голоса, а теперь Вы транскрибируете ее для оркестра».
– Золотые ваши слова, – согласилась Анна Андреевна.
В тот же период я зашла как-то за ней утром, чтобы погулять вместе по Ордынке. Анна Андреевна заявила, что перед уходом надо немного прибрать в комнате. Я предлагала отложить это до возвращения. Нельзя: «Люди осудят», – степенно возразила Анна Андреевна.
– «Худо ли?» – приговаривала она, опять же по-москворецки, а не по-петербургски.
Видно было, что эти фразеологические опыты ее очень занимают.
В другой раз, придя к Анне Андреевне, я поделилась с ней своими свежими наблюдениями над пылкой тягой к обычаям и ритуалам дореволюционной России в партийных кругах. Анна Андреевна на минуту задумалась и неожиданно пропела тоненьким голосом:
И куда тебя черти носили
Мы и дома тебя бы женили?
Она не сфальшивила ни в одной ноте. А я-то думала всегда, что у нее нет музыкального слуха. Оказывается я ошибалась.
Специфические выражения советского времени Анна Андреевна вводила в свою речь сознательно, – например, когда ее при мне пригласили на премьеру в МХАТ, она ответила: «В театр меня можно повести только "в принудку"». Реальная действительность врывалась в речь Ахматовой, но реалистическое искусство Художественного театра было ей чуждо. Многих это удивляло и шокировало, но разве они не знали, что Ахматова принадлежала к тому направлению в искусстве, которое тяготело к условному театру? В пятидесятых годах она презрительно отзывалась о выставленных в московских витринах фотопортретах актеров в гриме и костюмах, игравших в современных бытовых пьесах: «Здесь нет ничего театрального. Почему мы должны любоваться ими?». Кстати говоря, нелюбовь к чеховскому театру распространялась у Ахматовой на все его творчество. Об этом уже много написано, в литературе приведено множество ее высказываний на эту тему. Но как-то остался вне поля зрения мемуаристов один из главных аргументов в ее системе античеховских взглядов. Анна Андреевна указывала, что она помнит и знает чеховское время. Она утверждала, что такого общества и таких опустошенных людей, как описывает Чехов, в российской провинции не было. Гимназические учителя истории посылали свои статьи в столичные научные журналы, словесники увлекали своих учеников и учениц высокими идеалами. Именно в девяностые годы в каждом губернском городе создавались отделения Краеведческого общества, интенсивно и плодотворно работавшие. Словом, Анна Андреевна защищала среднюю интеллигенцию России, которую Чехов, по ее мнению, изображал в кривом зеркале.
Должна еще оговориться. Меня уверяла Е.К.Гальперина-Осмеркина, что я неправильно описываю тембр голоса Анны Андреевны. Она утверждала, что у Ахматовой был глухой голос. Спорить с Еленой трудно, потому что она была специалисткой, преподавала много лет в техникуме «живое слово», ездила по командировкам ВТО на периферию в драматические театры заниматься дикцией с актерами. Была мастером художественного чтения (прозы) и, между прочим, замечательно определила манеру чтения своих стихов Ахматовой. Это, сказала она, не живопись, не акварель, а графика. Но у меня в ушах до сих пор звучит «свежий и летний» голос Ахматовой. Он «изнемог» только в последние годы ее жизни (см. ее стихотворение «Не стращай меня грозной судьбой»). В начале пятидесятых годов мы с ней поехали на Ленинградский вокзал встретить тринадцатилетнюю Аню Каминскую, которую одну посадили в вагон в Ленинграде с тем, чтобы ее встретили в Москве. Мы стояли на платформе, вся публика уже сошла с поезда, а нашей путешественницы все нет и нет. Я уже стала волноваться, не произошло ли что-нибудь с ней в дороге. Но Анна Андреевна хладнокровно подошла к ступенькам вагона и звонким уверенным голосом громко позвала: «Аня!» Мгновенно оттуда пулей вылетела девочка и бросилась на шею «Акуме». Аня в первый раз в жизни ехала одна в поезде, поэтому и сидела в опустевшем вагоне, боясь выйти. Весь этот день Анна Андреевна ласково посмеивалась, вспоминая, какой «диккенсовской девочкой» выскочила Аня: в клетчатом пальтишке с пелеринкой, в трогательной какой-то шляпке и с маленькой сумкой в руках. Так давно это было, а из моей памяти не вытеснился этот победоносный голос Анны Андреевны.
