Карен Брутенц - Тридцать лет на Старой площади
Чтобы с этим совладать, нужны были, как минимум, трезвая оценка сложившейся ситуации, продуманная и решительная политика выхода из нее, новаторская концепция построения национальных отношений и сильные государственные рычаги для реализации этой задачи. Ничего этого, однако, не было.
Во-вторых, очень крупные, порой поразительные просчеты руководства страны. Горбачев говорит о своей «недооценке важности национального вопроса», о «запоздании с национальным вопросом» (декабрь 1992 г.), об «опоздании с разработкой современной адекватной концепции национальной политики» (апрель 1995 г.). Михаил Сергеевич и его соратники признают, что это было одной из главных их ошибок. Думается, однако, дело не только в этом, проблема глубже.
Горбачев, хотя вырос и работал в многонациональной среде и вынес оттуда свободу от предрассудков, уважительное отношение к другим национальностям и живой практический интернационализм, не владел национальным вопросом, не видел его относительной самостоятельности, его огромного взрывного потенциала. Он не понимал роль и специфику психологии в этом вопросе, не представлял силу национальных чувств. Наверное, справедливо сказать, что и области национальных отношений Горбачев больше, чем во многих других, придерживался традиционных представлений. Суть национального вопроса в Советском Союзе так и не была им постигнута.
Придя к руководству, новый Генеральный секретарь знал, что национальные дела, как и другие проблемы, пущены в основном на самотек. Недаром на встрече с руководством Итальянской компартии после похорон Э. Берлингуэра он говорил о том, что «национальным вопросом мы занимаемся в основном через тосты». Но Горбачев не испытывал серьезной озабоченности по этому поводу, не видел в национальных отношениях никакого существенного неблагополучия, воспринимал происходящее в этой сфере в рамках общепринятой схемы и устоявшихся представлений: национальный вопрос решен, советская власть столько сделала для всех народов и это настолько важно для них, что они навсегда сплотились в рамках Союза, что Союз нерасторжим.
Вспомним, что даже в Прибалтике в 1991 году, где время было окончательно упущено, где настроения уже вполне определились, он искренне вел разговор на этой волне на всех своих встречах, ссылался на то, что, не будь Советского Союза, они не достигли бы «таких успехов». Михаил Сергеевич пытался также переломить настроение экономическими уступками и посулами, не сознавая, что в определенный момент национальные чувства перехлестывают свои первичные экономические факторы и уже не могут быть усмирены подобными аргументами.
И в рамках именно этого «концептуального» видения Горбачев воспринимал — скорее бюрократически, с точки зрения администратора, а не с вершины политической пирамиды — нараставшие события на национальной сцене. Он склонен был объяснять их «перекосами», «недоработками», интригами мафиозных групп, что-то не поделивших между собой, ошибочной или даже «вредной» позицией интеллигенции[231], порочной практикой руководителей (недаром на Политбюро Горбачев говорил об «алиевщине, коченяновщине, рашидовщине» и т. д.), которых достаточно сменить, чтобы повернуть дело в лучшую сторону.
С развитием событий нарастала озабоченность все более явным неблагополучием в национальных отношениях, но не понимание глубокой почвы национального подъема и нараставшего массового движения, подлинного смысла и масштабов проблемы. Судя по всему, почти до конца руководство страны не осознавало, что в этой сфере накапливается горючий материал, способный взорвать и перестройку, и сам Союз, настолько прочны были старые рефлексы.
Только так можно объяснить многое, что иначе не поддается никакому объяснению, например то, что, идя на «перестройку», ее авторы совершенно отвлеклись от «маленького» обстоятельства — многонационального характера страны — не подумали, как скажется на национальном вопросе половодье демократии и гласности. Отсюда
— традиционная реакция на первые всплески национальных выступлений: безоговорочное осуждение, приписывание их экстремистским, мафиозным и хулиганствующим элементам, применение силы в сочетании с утратившим привлекательность идеологическим прессингом вчерашнего дня, использование линии «разделяй и властвуй».
Отсюда же, с одной стороны, тактика медленного реагирования, ставка на самотек, На то, что «все перекипит и самоустроится, утрясется» (ведь другой дороги, как жить в Союзе, нет). С другой — давшие обратный эффект попытки, часто нерешительные, «подкупить» или оказать давление экономическими мерами («социально- экономическое» постановление по Нагорному Карабаху, попустительство азербайджанской блокаде Армении и Нагорного Карабаха, нефтяное эмбарго против Прибалтики и т. д.), «образумить» с помощью силы (применение войск в Нагорном Карабахе, Баку, Тбилиси, Прибалтике и т. д.).
Отсюда, наконец, самое поразительное: фантастическая пассивность и медлительность власти — при видимой активности в виде речей и обращений, падавших в пустоту, — как бы завороженными глазами наблюдающей за происходящим, ее систематическое отставание от событий, ее неготовность всерьез подступиться к национальному вопросу.
Напомню, что уже в феврале 1988 года Горбачев заявил на Пленуме ЦК, что надо посвятить специальное заседание национальному вопросу. Созвать такой пленум он обещал и в «Обращении к народам Азербайджана и Армении». Однако на пленумах в шоке и июле того же года по национальному вопросу не было сказано ни слова. И прошло более полутора лет после его февральского заявления, и состоялось восемь пленумов ЦК (и это на фоне разгоравшегося пламени национальных движений!), прежде чем вопрос был поставлен на обсуждение в сентябре 1989 года (причем сам Пленум дважды назначался и откладывался).
Но ни материалы Пленума, ни опубликованная за две недели до него платформа КПСС «Национальная политика партии в современных условиях» не оказали заметного влияния. И не только потому, что по содержанию уже отставали от размаха национальных движений. Для партийной инициативы было непоправимо поздно. К тому же вслед за Пленумом не последовало ни серьезных мер по реализации его решений, ни документов, их развивающих и конкретизирующих.
Между тем в 1988 году даже в Прибалтике большинство еще не заикалось о независимости, и это было не только тактическим приемом, но отвечало уровню национального самосознания, еще не преодолевшего «привязку» к СССР и его притяжение к себе. Вот почему именно тогда была важна реальная трансформация национальных отношений, способная показать народам новые условия, в которых они будут жить.
