Георг Брандес - Неизвестный Шекспир. Кто, если не он
Незримыми буквами написаны над пьесой в ее целом слова: «работа по заказу». Это, кроме того, крайне спешная работа, состряпанная на скорую руку для придворных празднеств по случаю свадьбы принцессы Елизаветы, подобно, следовательно, небольшой «маске» Бомонта «The Masque of the Inne Temple and Grag’s Inn» или подобно великому шедевру Шекспира «Буря». В «Генрихе VIII» Шекспиру принадлежат следующие сцены: I – 1 и 2, II – 3 и 4, III – 2 (до первого монолога Вульси), V – 1 и 4. Эту пьесу поэтому не следует сопоставлять с другими драмами Шекспира из английской истории. Мы уже упомянули, что события, выведенные в ней, были слишком близки шекспировской эпохе, чтобы сделать возможным строго правдивое их изображение. Нельзя же было говорить правду о Генрихе VIII, об этом грубом и жестоком рыцаре, «Синей Бороде», имевшем семь жен. Ведь он был виновником реформации и отцом Елизаветы. С другой стороны, Шекспир не имел никакого права говорить с подмостков о материальных и светских причинах, благоприятствовавших распространению реформации, о ее религиозном и политическом характере. Связанный и стесненный в своем творчестве, он исполнил предстоявшую задачу с ловкостью и тактом. Не рисуя Генриха лицемером, который испытывает угрызения совести за долголетний брак с женой брата, всякий раз, когда перед ним появляется красивая придворная дама, Шекспир позволяет, тем не менее, угадать, что влюбленность придавала этим нравственным мучениям особенно острый характер. Он создал характер Вульси на основании данных хроники и подчеркнул несколькими легкими штрихами дерзкое и, при всей своей беззастенчивости, рабское поведение даровитого выскочки. Флетчер испортил эту фигуру плохими монологами, которые кардинал произносит после своего падения. В слегка проповедническом тоне этих монологов слышится голос сына священника. Наконец, Шекспир нарисовал легкий эскиз фигуры Анны Болейн, искаженный впоследствии Флетчером. Но особенно ярким светом осветил он покинутую католическую королеву, Екатерину Арагонскую, в том виде, как она вырисовывалась на страницах старой хроники, как тип благородной, непризнанной женщины, как тот тип, который теперь занимает поэта с особенной силой. Она напоминает Гермиону в «Зимней сказке» – эту непризнанную королеву, которую бросают в темницу и разъединяют с супругом. Она не перестает любить своего обидчика, как Имоджена Постума, когда он от нее отказывается. Хотя Шекспир не придумал в данном случае ничего от себя, а вложил в ее уста слова хроники, тем не менее Екатерина вышла прекрасной и благородной фигурой в ее характере соединяется кастильская гордость с безусловной простотой, непоколебимая решительность с кротким самоотречением, горячий темперамент с искренней религиозностью. Шекспир рисовал эту фигуру с истинной любовью. Эта королева не красавица, она не блестяща и не остроумна, но она правдива, правдива до мозга костей и гордится своим происхождением и королевским титулом. Но она тает, как воск, перед своим коронованным повелителем, которого любит после 24-летнего брака так искренно горячо, как в первый день. Эта характеристика не противоречит истории. Несколько писем, написанных ее рукой и дошедших до нас, показывают, как она была нежна и симпатична. Здесь она называет супруга «Ваше Величество, мой муж, мой Генрих» и подписывается «Ваша преданная супруга и верная служанка». В тех сценах, где королеву заставляет говорить уже Флетчер, он следовал как указаниям Шекспира, так и данным хроники. Даже в предсмертный час Екатерина делает выговор послу, который не опустился перед ней на колени и не обращается с ней как с королевой. И в то же время она прощает своего врага кардинала и просит приветствовать короля следующими словами:
…Вы государю
И обо мне напомните. Скажите,
Что в мир другой уж скоро перейдет
Виновница его мучений долгих,
Скажите, что оставила я жизнь,
Его благословляя… так умру я.
Ее благородное спокойствие напоминает Гермиону. Но она отличается от этой последней каким-то странным сочетанием религиозного благочестия с сословной гордостью. Гермиона ни высокомерна, ни набожна. Таков был и сам Шекспир. Доказательством служит прозаическая сцена в конце этой обстановочной праздничной пьесы (V, 4). Когда любопытная толпа теснится в дворцовый двор, чтобы полюбоваться торжеством крестин, привратник восклицает:
...Это – гуляки, которые в театре шумят и дерутся из-за отведанного яблока, и шума которых не могут выносить никакие слушатели, кроме Товерчильского цеха, да члены Лаймхауса, достойные соперники их.
Лаймхаус состоял из квартир для ремесленников, которые оглашались спорами религиозных сектантов. В высшей степени забавно видеть, как здесь Шекспир поднимает на смех как ненавистных ему театральных «groundlings», так и буржуазных пуритан.
Пьеса заканчивается, как известно, пространным, льстивым предсказанием Кранмера о Елизавете и Иакове. Эти стихи звучат по-английски очень однообразно. Это – самый плохой стиль Флетчера. Шекспир не написал, без всякого сомнения, ни одной строчки этой тирады. Как странно поэтому приписывать этому предсказанию какую-нибудь роль в вопросе о религиозной и церковной точке зрения Шекспира, которую часто истолковывали с полным отсутствием психологического чутья. Как много раз утверждали, что выражение «под скипетром
Елизаветы мир познает истинного Бога» служит неопровержимым доказательством в пользу твердых протестантских убеждений великого поэта, а стих этот вовсе не принадлежит ему и ни в одной строчке этой грандиозной реплики не слышится ни его пафоса, ни его стиля.
Вообще во всей пьесе о Генрихе VIII мы только изредка видим проблеск его поэзии. Мы чувствуем, что он был стеснен и несвободен в своем творчестве. Он работал в союзе с другим писателем над неблагодарным сюжетом, и только призывая на помощь всю силу своего гения, он сумел оживить его кое-где драматическим интересом.
Глава 72
«Буря», написанная к свадьбе принцессы Елизаветы
Совсем не то видим мы в произведении, для которого Шекспир в последний раз напрягает свои духовные силы, в фантастической и роскошной сказке «Буря». Здесь все сосредоточено и замкнуто, все до такой степени одухотворено идеей, что мы постоянно как бы стоим лицом к лицу с символом. Здесь, несмотря на смелость воображения, все так скомпоновано и сконцентрировано в драматическом отношении, что вся пьеса согласуется с самыми строгими правилами Аристотеля. Действие со своими пятью актами происходит в течение всего только трех часов.
Долгое время «Бурю» относили к 1610–1611 г. на основании заметки заведующего придворными театральными развлечениями о представлении пьесы в Уайтхолле в 1611 г. Но эта заметка оказалась подложной. Единственное достоверное свидетельство, имеющееся у нас относительно «Бури» до ее появления как драмы, открывающей сборник шекспировских пьес в издании in-folio 1623 г., это запись в роскошных заметках Вертью о ее представлении при дворе в феврале месяце 1613 г. по случаю бракосочетания принцессы Елизаветы с курфюрстом Фридрихом Пфальцским. Есть возможность доказать, что это было первое представление пьесы, и что она специально написана для свадебных торжеств.
