Роберт Пейн - Ленин. Жизнь и смерть
И вот она снова у Троцкого, на этот раз с письмом к Мдивани и Махарадзе. Она указала Троцкому на слова: «Копия — тт. Троцкому и Каменеву».
— …И Каменеву? — Троцкого это удивило. — Значит, Владимир Ильич передумал? — спросил он.
— Да, — ответила Фотиева, и в ее ответе заключался весь смысл того, что произошло: Ленин, потеряв надежду на поддержку Троцкого и поняв, что тот никогда не рискнет в одиночку выступить против Сталина, передумал; другого выхода у него не было.
Они заговорили о здоровье Ленина.
— Его самочувствие ухудшается с каждым часом, — сказала она. — Не стоит верить обнадеживающим заявлениям врачей. Он разговаривает с трудом… Его ужасно беспокоит «грузинское дело». Он боится, что впадет в беспамятство, прежде чем, сумеет что-то предпринять. Вручая мне это письмо, он сказал: «Пока не поздно… Я обязан открыто выступить — время не терпит!»
— Это значит, что я могу поговорить с Каменевым? — поспешил перебить ее Троцкий.
— Очевидно.
— Попросите его зайти ко мне.
Через час к нему явился Каменев. Он был взволнован и бледен. Каменев только что был в квартире Ленина и беседовал с Крупской, все еще ожидавшей покаянного письма от Сталина. Она довела до его сведения намерение Ленина политически уничтожить Сталина. Каменев как раз собирался зайти к Сталину за письмом, но по дороге заглянул к Троцкому и признался, что видеть Сталина у него нет никакой охоты.
На том дело и кончилось. Битва двух титанов, грозившая всеобщим столпотворением и далеко идущими последствиями, не была завершена. По воле судьбы в тот момент, когда Сталин сел писать покаянное письмо, Ленин стал стремительно терять силы.
Три дня спустя, 10 марта, в результате переживаний, связанных с борьбой со Сталиным, Ленин испытал новый приступ болезни, приведший к усилению паралича правой половины тела и к потере речи. Состояние осложнялось очень высокой температурой, опасной для жизни. Только 12 марта появился первый бюллетень, сообщавший о «значительном ухудшении» в здоровье Ленина; отмечалось «некоторое ослабление двигательных функций правой руки и правой ноги». Но бюллетень явно не давал реальной картины болезни. И хотя доктор Гетье строил оптимистические прогнозы, обещая, что Ленин поправится, мало кто из врачей разделял его надежды. Они были склонны считать, что жить ему осталось всего несколько недель, в лучшем случае месяц-другой. Но он прожил еще целых десять месяцев.
Еще до того, как Ленина сразил последний удар, он иногда заговаривал на тему о смерти с близкими людьми, которым удавалось, минуя заслоны, воздвигнутые Крупской, проникнуть к больному. Однажды он произнес: «Говорят, Мартов тоже умирает…» Своему другу Кржижановскому он сказал: «Да, кажется, я взвалил на свои плечи непосильный груз». Еще одному приятелю, Владимирову, он сказал: «Я еще не умер, а они во главе со Сталиным меня хоронят».
11 марта к нему приехал доктор Розанов. Ленин был в сознании, он понимал, что делается вокруг, но уже смутно. Своей действующей левой рукой он пожал доктору Розанову руку, а потом вдруг как-то по-детски трогательно начал ее гладить.
За несколько лет до этого случилось так, что Бухарин и Свердлов оказались в оппозиции к ленинской политике и выразили свое несогласие с его взглядами. Ленин тогда отозвал в сторону Троцкого и спросил его:
— А что… если нас с вами белогвардейцы убьют, смогут Свердлов с Бухариным справиться?
— Авось, не убьют, — отвечал Троцкий.
— А черт их знает, — сказал Ленин и рассмеялся.
Живой труп
Тихо катились дни. Он лежал в своей постели в Горках, лишившийся дара речи, парализованный, и не спал. Его глаза были постоянно открыты — всем своим существом он денно и нощно боролся с болезнью. Два месяца он находился на грани между жизнью и смертью. Но потихоньку силы стали возвращаться к нему, и к концу июля он уже мог немного ходить. Сон восстановился. Казалось, Ленин несокрушим.
В сентябре он преподнес врачам сюрприз — самостоятельно, держась за перила, спустился вниз по лестнице. Он понимал, что ему говорили, но не мог отвечать. Симптомы паралича левой стороны исчезли, цвет лица улучшился. Крупская учила его разговаривать. Он ходил, опираясь на палочку, подволакивая правую ногу. Он гулял в лесу и собирал грибы, его катали в автомобиле по окрестностям. В парке у него была любимая аллея, и ему нравилось сидеть там на скамейке, молча глядя перед собой в пространство. Он уже мог читать газеты, но предпочитал, чтобы ему их читали вслух. Он даже снова учился писать, но левой рукой. Шли дни. Ленин со своей загадочной полуулыбкой на лице упрямо продолжал выкарабкиваться из болезни, жадно цепляясь за жизнь.
В начале октября все говорило за то, что он на пути к выздоровлению. 9 октября Молотов объявил, что врачи, все лето избегавшие давать окончательное заключение, теперь твердо заявляют — Ленин идет на поправку; но пока затруднена речь, оставляющая желать лучшего. Под этим подразумевалось, что Ленин умел произносить всего несколько односложных слов, но и это, по мнению врачей, превосходило все их ожидания. Он даже мог — правда, с большим трудом — составить короткое предложение, помогая себе жестами и мимикой. С каждым днем его словарный запас расширялся. Он учился говорить с невероятным рвением, тренируясь часами, и иногда так переутомлялся, что Мария Ильинична попросила врачей, чтобы за больным поглядывали и не допускали перегрузок с занятиями.
Он, как прежде, разражался резким, раскатистым хохотом и в разговоре жадно впивался в собеседника глазами, по старой своей привычке чуть склонив голову набок. Казалось, в тот момент все его внимание сосредоточено было на этом человеке и никого другого для него не существовало. Он великолепно понимал, что ему говорят, но вот беда: сам он не мог свободно выражать свои мысли.
Однажды Ленин с доктором Розановым пошел в лес собирать грибы. Как большинство горожан, Розанов очень плохо искал грибы, не замечал их в траве. А Ленин распознавал гриб с нескольких метров и с громким хохотом накидывался на каждый пропущенный Розановым подосиновик или подберезовик.
Розанов описывал Ленина как на редкость мягкого и послушного пациента. За время его болезни в нем появилась какая-то тихая доброта. Но уже осенью к нему заметно стала возвращаться воля, он начал проявлять нетерпение, случались вспышки гнева. Ленин ясно дал понять, что желает есть за столом вместе со всеми. Он невзлюбил доктора Ферстера, которого раньше весьма ценил, и немецкому доктору было запрещено показываться ему на глаза. Но тот тем не менее остался в доме, и другие врачи продолжали с ним консультироваться. Ленина раздражала бесконечная вереница медицинских сестер и нянечек, и им тоже было велено, по возможности, не мозолить ему глаза. Двигательная способность правой ноги настолько улучшилась, что для него были заказаны ортопедические ботинки. Примерив их, Ленин стал носить их с удовольствием, а от всех лекарств, за исключением хинина, отказался. Доктор Розанов вспоминал, как Ленин, указывая на пузырек с хинином, бывало, говорил: «Яд!» — и выпивал это лекарство, не поморщившись. Слово «яд» он произносил четко и без всякого усилия.
