Дмитрий Урнов - На благо лошадей. Очерки иппические
Лошадь как таковая теряет своё значение, становясь живым подобием того самого шарика, который тут же, на трибунах ипподрома, крутится в колесе рулетки, а игорные аппараты помещаются в особых залах в здании трибун. Недаром многие ипподромы стали называться казидромами, являя сочетание ипподрома с казино. Большинство публики приходит на ипподром играть во что бы то ни было. Ядро посетителей составляют не те зрители, что с началом заезда спешат к решетке трибун посмотреть на лошадей, а те, что остаются в закрытом помещении. Смотрят они на теле-мониторы, а мониторы показывают не только конские испытания на разных ипподромах по всей стране и даже по всему свету, но и состязания по другим видам спорта, и всё это, бейсбол с бегами, бега со скачками, а скачки с американским футболом, можно комбинировать, делая различные ставки. Наружу выходить и смотреть на лошадей этим азартным игрокам незачем и некогда: им надо успеть сделать очередную ставку, сочетая происходящее на ипподромах и стадионах в самых разных концах земного шара, а ещё и в рулетку поиграть.
После заседания отправляемся на Медоулендс. Если вообразить, что эта махина может исчезнуть с лица земли и оказаться стерта из общей памяти всевозможными постройками на том же месте, то начинаешь картинно представлять себе знакомые со школьных лет такие понятия, как урбанизация, индустриальная революция и вспоминать такие эпизоды, как исчезновение Шервудского леса под наступлением угольных шахт.
На ипподроме в членской беседке разговорился с владельцем конного завода. Моложе меня, но тоже седой, помнит и другие времена: по сорок тысяч зрителей каждый беговой день, а в сезон это день за днем, каждый день. Он отдает себе полный отчет в том, что его несет и держит на плаву неудержимый поток общих несчастий. И жаловаться не на что и радоваться нечему.
Пока мы с ним стояли у решетки и разговаривали, несколько рядовых заездов было разыграно с резвостью, превышавшей рекорды феноменального Грейхаунда, которые держались, оставаясь непобитыми в течение десятилетий. Причем выступал Грейхаунд на беговой дорожке семь лет и наилучшие результаты показал пяти-шести лет. А перед нами проносились трехлетки резвее Серого Чуда (так называли Грейхаунда). «Миллионов шесть за такого дадут», – говорит мой собеседник, имея в виду, что на следующий год уже показавший достаточно высокую резвость молодой рысак будет снят с испытаний и поставлен синдикатом владельцев на племя. Чудо своего времени, как Грейхаунд и другие резвачи, его соперники, были живыми легендами, их выступления из года в год превращались в события, а победители «Гамлетониана» прошлого и тем более позапрошлого года уже забыты, о них и легенд не осталось.
А тем временем один за другим рысаки проносились мимо, словно исполняя по-лошадиному танец «Маленьких лебедей» из «Лебединого озера». Они, казалось, не бежали, а летели над дорожкой. Такова была элевация – мгновение, когда все четыре ноги оказываются на воздухе. А они перебирали ногами так быстро, что вроде бы и не касались земли. Красиво и грустно: их скоро уже не увидят, увидят других, а этих забудут, словно их не существовало.
У нас этих проблем ещё нет, но есть другие, отдающие рефреном старопартийного гимна: «…До основанья, а затем…». Разница в том, что раньше пели и – разрушали стародавнее, а теперь не поют, круша новое и возвращаясь к недавно разрушенному старому: открыли рулетку – закрыли рулетку, закрыли тотализатор – собираются открыть… «Ты сам знаешь, – говорит мне наездник, мой сверстник, Толя Козлов (его сын стал академиком), – раньше на тренотделениии стояло по двадцать пять голов, а сейчас и восьми не наберется». Так хуже или лучше стало? Толя не романтик, если речь идёт о проблемах практических, скажем, где взять сена и овса для лошадей. Поэтому отвечает не сразу и вообще ответить затрудняется: всё переворотилось и только укладывается, как сказал Толстой. Дурь, как была, так и осталась дурью. «Могильщик во главе дела», – говорили наездники поколения толиного отца, имея в виду, допустим, начальника Управления ипподромами. Но тот скорее вредил, чем хоронил.
Шаг вперед совершается новыми людьми. Каждый вступающий на арену истории класс вносит вклад в прогресс. Наша Национальная галлерея, Художественный театр, Школа генетики, уж не говоря о торговле и промышленности, – вклад купечества. Ведь и коневодство у нас создал «выскочка» – так сказать, выдвеженец Алексей Орлов. А сейчас? Если капитал у таких, как Мельников, это – образцовый конный, основанный там, где завода раньше и не было, а вот Пермский завод прикрыли и собирались приватизировать Московский ипподром. Возможно, увидели бы то самое зрелище, что открывалось из окна моего кабинета в колледже: мертвый Рузвельт-Рейсвей. Там выступал наш Кочетков, туда звонил я из долматовского кабинета, договариваясь об условиях, а видел законопаченные, постепенно разбираемые трибуны, на беговой дорожке вместо стремительно летящих рысаков копошился «вшивый рынок», и то лишь в конце недели. Рузвельт прикрыли (похоронили) мошенники, ничем и застраивать не стали – продали застройщикам. У нас приватизацию ипподрома все-таки приостановили…
Мы живем во времена коренных перемен, и судьба лошадей не составляет исключения. Вот передо мной опять две книги, издание которых субсидировали взявшиеся за разведение ахалтекинцев супруги Кейс.[28] Перечитываю, потому что просили написать по этим книгам реферат для нашего альманаха «Ахал-Теке». Как я уже говорил, всякий интересующийся лошадьми человек моего поколения и старше признавал, как правило, за бесспорную истину: английские чистокровные скаковые пошли от трех выводных жеребцов, и все три – арабской породы. Что признается теперь?
Из моей памяти, разумеется не изгладился разговор, который я переводил пятьдесят шесть лет тому назад, – Калантара с Форбсом. «Кройте, – говорил Тиграныч с необычайным воодушевлением, – кройте ваших чистокровных кобыл нашим ахалтекинским жеребцом, и вы получите замечательный инбридинг!». «Её Величество не разрешит», – ответил англичанин, и тот же англичанин мне тогда сказал, что наша революция не исключает у нас реставрации. Трудно было в это поверить, как нельзя было себе представить возврата к ахалтекинцам. Вспоминаю себя и признаю: нет, нельзя!
И вот С. Имам, знаток лошадей-индус, говорит: «В развитии породы чистокровных необходимо учитывать вклад «кровью потеющих» коней из Ферганы». Он продолжает: «Туркоманы из Азии должны занять свое место в истории породы, известной как чистокровная скаковая». Причем, ему известно: древние туркоманы это – современные ахалтекинцы. Его вывод: «Из языка скаковой конюшни навсегда должно быть выброшено общепринятое выражение – чистокровные, что скачут, как арабы». Было общепринятым – стало неприемлемым: в пределах моей памяти!
