А. Махов - Микеланджело
Изваяние так и осталось незавершённым, non finite, хотя подлинная незавершённость кроется не в отдельных скульптурах и не в эстетической подоплёке. Объяснение ей сокрыто не только в неизбывных и мучительных мечтах великого творца о грандиозном, вечном, но и в осознании невозможности достичь подлинного совершенства, что проявилось столь наглядно и в гробнице Юлия, и в возводимом соборе Святого Петра. Микеланджеловское non finite в нём самом, в его отшельническом образе жизни. Дружба, которую он так ценил, имеет свой конец, а вот его постоянное одиночество бесконечно…
О дне последнем мыслю непрестанно
И в камне силюсь вечное раскрыть,
Но смерть и творчество несовместимы.
Служил бы я искусству постоянно,
Когда б дано мне было снова жить…
Пути Господни неисповедимы (284).
«Пьета Ронданини» своим названием обязана тому, что последним её владельцем было семейство Ронданини, чей дворец на Корсо в центре Рима до сих пор привлекает внимание своей импозантностью. До последнего времени там располагались шахматный клуб и славящийся отменной кухней ресторан. В середине XIX века во дворце Ронданини, где в тесном внутреннем дворике под открытым небом стояла неприкаянная незаконченная «Пьета Ронданини», одно время располагалось посольство России.
Идеологи Контрреформации не поняли эту незавершённую работу и обошли её своим вниманием. Видимо, не обратил на неё внимание, как и на «Пьета Палестрина», недалёкий Лионардо, примчавшийся в Рим, узнав о смерти дяди, чтобы вступить в права наследника его имуществом, и обе незаконченные скульптуры непонятным образом оказались в частных руках. Можно только посетовать, что российские дипломаты проявили непростительную близорукость и отсутствие художественного чутья, не выкупив у обедневших Ронданини гениальное изваяние, которое было у них под рукой. Лишь в 1952 году неприкаянная скульптура, о которой мало что было известно, оказалась выкупленной у бывших владельцев Миланским муниципалитетом и нашла достойное место в музее.
Эти два величайших non finite не были поняты и оценены по достоинству современниками Микеланджело. Сотворяя их, старый мастер смотрел далеко вперёд через грядущие столетия. Таким зрением и предвидением, а также верой в своё творение обладает только истинный гений.
Предчувствие неизбежного трагического конца не покидало его, что сказалось на усилении у него апокалиптических настроений. В одном из архивов найден последний поэтический фрагмент, в котором звучит полное отчаяния обращение к Богу как единственному спасительному началу:
Господь, я грешен и познал провал,
Отдав себя на тяжкие терзанья.
Огня невыносимо испытанье,
И я от мук почти в безумье впал.
Бывало, чувства я в узде держал
И властно подавлял в груди желанья.
Отныне нет мне больше оправданья,
И я на склоне лет умней не стал (XXXI).
В последние месяцы жизни Микеланджело окончательно замкнулся в своём одиночестве и старался как можно реже показываться на люди, понимая, что своей немощью пугает или вызывает раздражение у окружающих, вечно куда-то спешащих и занятых своим делом. Как вспоминает его друг кардинал Беккаделли, великий мастер спокойно воспринимал дряхление и не впал в состояние аскетической атараксии, постоянно ощущая рядом дыхание смерти.107 В его римском доме над лестницей висел упомянутый ранее рисунок призрака смерти, несущего гроб на плечах, а под ним написанное от руки трёхстишие:
Вы, ослеплённые мирской тщетою,
Отдавшие ей разум, плоть и душу,
Всем встреча уготована со мною! (110)
Микеланджело никак не мог отнести к себе это грозное предостережение. Оно обращено скорее к эпикурейцам и бездумным прожигателям жизни, которых было немало в его близком окружении — взять хотя бы тех же Дель Риччо и дель Пьомбо или весельчака Кондиви, погибшего во время небывалого по разрушительной силе весеннего паводка. Сам он всю жизнь платил горбом за предоставленную ему возможность жить и творить. Как и английский поэт Джон Донн, которому однажды явилось озарение в одном из спиритуальных сонетов, Микеланджело сделал для себя важное открытие, что «я» — это и есть non finite, которое бесконечно, а потому смерть рассматривалась им не иначе как высший опыт осмысления жизни.
В начале февраля в письме племяннику он сообщил, что у него отказала рука и ему приходится теперь диктовать свои письма. Прохожие, заслышав привычный стук молотка о камень, раздававшийся из дома Микеланджело, осеняли себя крестным знамением, радуясь, что великий мастер ещё жив и продолжает трудиться. За четыре дня до кончины ученик Тиберио Калканьи повстречал его бродящим по Риму под дождём. Промокнув до нитки, он дрожал от холода и промолвил с трудом, что нигде не может найти себе покоя. Ученик проводил его до дома. На следующий день, чтобы одолеть дремоту и встряхнуться, Микеланджело предпринял попытку прокатиться верхом, но силы его оставили. Почувствовав головокружение и боясь потерять сознание, он вернулся в дом, устроившись в кресле у камина. Появившегося Даниэле да Вольтерра он попросил побыть с ним.
— Даниэле, не оставляй меня одного. Мне что-то нынче не по себе.
В тот же день ученик отправил с курьером письмо племяннику Лионардо, оповестив его о плохом состоянии дяди. В среду 16 февраля пришедшие друзья и врач уложили его в постель. Он был в жару, и его била лихорадка. На следующий день в четверг, придя немного в себя и согревшись, он продиктовал Кавальери, которого сделал душеприказчиком, завещание из трёх пунктов: душу — Господу Богу, тело — земле, а имущество — близким родственникам. Приглашённый знакомый нотариус заверил подписью и скрепил печатью составленное завещание.
Друзья провели подле него всю беспокойную ночь. Во сне он то и дело вскрикивал, пытаясь подняться, но силы оставляли его и он впадал в кому. Утром дыхание участилось, но с каждым вырывающимся из груди хрипом жизнь постепенно угасала в измученном болезнью теле. Видя, как в тумане, стоящих подле людей, он понял, что «ноги протянуть приспело время». Доктор ничем уже не в состоянии был помочь ему и еле сдерживал слёзы.
В пятницу 18 февраля в 16.45 пополудни сердце Микеланджело перестало биться. Не было ни причастия, ни отпевания, и смерть он встретил спокойно, не проронив ни слова, в окружении близких ему людей, которые и закрыли ему веки.
Тело было перенесено в ближайшую церковь Двенадцати апостолов, пока появившаяся комиссия Римской курии приступила к описи имущества в доме покойного. Официальный Ватикан воспринял смерть Микеланджело довольно холодно. Но его эмиссарам было строго-настрого предписано проследить, чтобы ничто не пропало из дома мастера, особенно чертежи и рисунки. Предусмотрительный слуга Франчези сумел заранее припрятать на стороне подаренную ему мастером покалеченную «Пьета», а на две незаконченные скульптуры ватиканские чиновники не обратили внимания, сочтя их испорченными рабочими заготовками среди прочих обломков мрамора и едва обтёсанных резцом глыб.
