Валентин Аккуратов - Лед и пепел
— Да нет! Интересно. И мы это обязательно сделаем. И Земля Гарриса тоже интересно! Проблемы равноценны, — отозвался Черевичный.
— Более того, взаимоопределяющие, — подтвердил профессор. — Ведь на южной границе белого пятна Уилкинс измерил океан — пять тысяч четыреста сорок метров! Вряд ли при таких глубинах возможны выходы суши на поверхность океана!
— Но это же единичное измерение, да еще эхолотом' Могла быть и ошибка?
— Вот и это проверьте. У вас на борту будет глубинная лебедка?
— Будет, да еще с мотором. Вместо троса используем шестикилометровую струну от рояля. Без единого узла. А на моторе настоял наш Валентин, — кивнул Черевичный на меня — Говорит, наслушался я от Ширшова и Кренкеля, как изматывала их лебедка с ручным приводом. В кровь стирали руки, а спина разламывалась от многочасовых кручений рукояток. Вот только длина струны смущает. Не маловато ли? — с чувством сожаления закончил он.
— Куда еще! Этак вы всех музыкантов оставите без струн, а заменить тросом — вашу лебедку и самолет не поднимет. Уверен, глубины более четырех тысяч метров не обнаружите.
До глубокой ночи продолжалась беседа Профессор Зубов тщательно расспрашивал об экспедиционном снаряжении Давал ценнейшие указания о способах предохранения глаз от снежной слепоты, а лица от обмораживания, о строительстве снежных хижин типа эскимосских «иглу» и многом другом. Прощаясь с нами, Николай Николаевич посоветовал обязательно встретиться с профессором Владимиром Юльевичем Визе.
— Это один из крупнейших ученых и знатоков Арктики, хотя на высокие широты у нас с ним разные взгляды Вы услышите от него много ценных сведений и полезных указаний. Он, несомненно, поддержит ваши смелые замыслы. Кстати, поговорите и о Земле Гарриса Методы Визе и Гарриса теоретического предвидения неоткрытых земель различны. И тем не менее открытый им остров в Карском море, названный в его честь островом Визе, — блестящее подтверждение его гипотезы. Ну, а вам, если удастся, желаю подтвердить и гипотезу Гарриса.
— О, если бы так! Найти хотя бы самую захудалую землицу! — вырвалось у Черевичного, и он от смущения виновато заулыбался.
— Не найдете — не расстраивайтесь. Тем самым вы подтвердите наличие антициклонического дрейфа, а тогда легче будет управлять Северным морским путем. Ценность этого открытия была бы куда большей, нежели открытие реальной какой земли. Стране, как воздух, нужна кратчайшая морская магистраль, связывающая Запад с Дальним Востоком. Это задание партии, правительства, всего народа. Это путь к освоению неисчислимых богатств огромного, но еще спящего побережья Сибири!
Приходили и уходили дни и ночи. Отпуск кончился. Экспедиция начерно была подготовлена. Но как во всякой экспедиции, в ней чего–нибудь да не хватало, и так до последнего часа перед отходом. Высокая комиссия продолжала молчать. С ленинградскими учеными из Арктического института встретиться не удавалось, так как мы начали летать: работы накопилось так много, что на другое просто не хватало времени. Помня слова известного полярного исследователя Фритьофа Нансена: «Величайшая добродетель в Арктике — это умение ждать», — мы ждали терпеливо, более уверенно, нежели сам Нансен, так как последний не мог рассчитывать на пятилетний план развития своей капиталистической страны. А у нас таковой был, и потому мы были совершенно уверены, что экспедиция состоится!
Перед Октябрьскими праздниками, списавшись с Либиным, мы в один из своих прилетов из Арктики решили выехать в Ленинград. Зная, что командование было категорически против такой поездки, мы, воспользовавшись тем, что наш самолет требовал смены моторов, отправились в наш вояж по личному делу, точнее, без разрешения.
«Красная стрела» (тогда воздушного пассажирского сообщения с Ленинградом не было), оправдывая свое название, быстро и с комфортом доставила нас в город Ленина вместе с нашим бесценным багажом — свертком карт и проектом экспедиции.
Выспавшись за ночь, свежие и побритые, благоухая «тройным» одеколоном на весь Невский проспект (тогда 25‑го Октября), забыв о нелегальности своей поездки, мы бодро шагали на Фонтанку, где в бывшем дворце графа Шереметева размещался Арктический институт.
— Здорово, орлы! — громовым рокотом прозвучал бас.
И мы, как вкопанные, замерли на месте. В моих глазах тихо качнулся золотой шпиль Адмиралтейства, а широкий проспект сузился до тесной тропинки. Прямо перед нами, во всей своей грозной красе, как гора, высилась фигура командира нашего Московского авиаотряда особого назначения — инженер–полковника Кузичкина.
— А-а… папа Кузя… — Не найдя ничего лучшего, пролепетал Черевичный, от растерянности назвав его негласным прозвищем, укрепившимся за ним благодаря его отеческой заботе о нашем брате пилоте.
— Да вы что? Ребятки, как вы сюда попали? Так рад вас видеть! А я здесь пятый день в командировке. Договора заключаю на ледовую разведку, торгуюсь с наукой.
— Мы тоже в Арктический… — приходя в себя, начал Черевичный, незаметно тыкая меня под ребро.
— Что, Мазурук послал? Это по каким же делам? Я что–то не в курсе.
— Мы сами. Ну, как бы по личным вопросам, — промямлил я.
— Уж не умер ли кто из родственников? — сердобольно спросил он.
Видя, каким искренним сочувствием звучат слова Федора Михайловича, как душевная боль исказила его полное доброе лицо, я не выдержал и, поймав подтверждающий взгляд Черевичного, сказал:
— Товарищ командир. Мы прибыли сюда самовольно, по делам предстоящей экспедиции за консультацией к профессору Визе. К получению дисциплинарного взыскания готовы!
Иван, в знак подтверждения, энергично кивнул головой.
— Постойте, постойте! Орлы, да это же смелая инициатива! Какое же тут нарушение! Пишите задним числом рапорты. Я направлю вас в командировку, поскольку вы числитесь за вверенным мне отрядом! Ясно? А я‑то думал, горе какое. Ну, все, до встречи в Москве!
Полковник крепко пожал нам руки и быстро удалился. Ошеломленные, еще как следует, не придя в себя, мы долго смотрели ему вслед. Его статная фигура на целую голову возвышалась над спешащей толпой.
— Вот тебе и папа Кузя! До чего же правильный мужик! — прервал наше молчание Виктор Чечин.
— Смел, добр, решителен и вдумчив! Все, что надо командиру! — ответил я Чечину.
— И человеку! Настоящему! — добавил Черевичный. Тяжелый и сложный путь в авиацию прошел Федор
Михайлович Кузичкин. Деревенским парнем, осенью 1914 года, с десятками тысяч себе подобных, он был продан всемилостивейшим самодержцем Российским на пушечное мясо в легионы французской армии. Генералу Жофру нравились мужественные, выносливые русские парни. Там, где косила смерть, на самые сложные, самые убойные направления выставлялся легион, который с богом и матом шел напролом, обильно поливая своей кровью чужую землю. Потом знойные пески и испепеляющее солнце Африки. Жажда, когда во рту распухал и становился шершавым язык. Не менее жестокое и хамское, чем в России, отношение офицерства. Ранение, госпиталь и вновь фронт. Кровь и хамство. На его груди уже поблескивали пять лучей ордена Почетного легиона, но где бы он ни был, мысли о далекой родине никогда не покидали его.
