Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона
В Лондоне он занимался не только походами в адвокатские конторы в связи с тяжбой, последовавшей за битвами вокруг Навигационных актов, но и делом бочара с «Борея», перерезавшего горло проститутке в одной из таверн Шедуэлла. Защита решила настаивать на невменяемости подсудимого и вызвала в качестве свидетеля бывшего командира корабля. Нельсон с готовностью согласился и в ходе судебного заседания с полной откровенностью говорил как о себе, так и об обвиняемом. «Порою этот человек, — свидетельствовал он, — впадал в забытье, но вообще-то отличался редкостным спокойствием и рассудительностью… Так что, услышав об этом деле, я сказал себе: если все было так, как говорят, значит, он впал в безумие… в противном случае я мог бы с равным и даже с большим успехом заподозрить себя самого, зная за собой склонность к импульсивным поступкам. А он — человек мирный, за все то время, что я имел возможность близко его наблюдать, он не совершил ни одного проступка… Вы уж поверьте мне, матросам, возвращающимся домой, всегда выставляют крепкие напитки. Я своими глазами видел тридцать иди сорок моряков, ведущих себя так, словно оказались в Бедламе, не отдавая себе ни в чем отчета… Обвиняемый ни в коем случае не пьяница… Как-то раз, по-моему, на Антигуа, он получил солнечный удар, после чего время от времени и стал иногда впадать в забытье. Я и сам перенес такой удар и пришел в себя далеко не сразу».
— Зная этого человека, можете ли вы сказать, будто он способен на преднамеренное гнусное убийство? — спросили судьи Нельсона.
— Скорее я бы заподозрил себя, будучи, как я уже сказал, человеком импульсивным. Но он — нет.
В очень большой мере благодаря именно такому ответу подсудимого признали виновным, но невменяемым, что и спасло его от виселицы.
Законно удовлетворенный ролью, сыгранной им в судьбе бочара, Нельсон, однако же, не мог похвастаться успехами в собственной карьере. Дважды он обращался к первому лорду адмиралтейства в надежде получить компенсацию убытков, понесенных в ходе расследования дела о мошенничестве, и дважды лорд Хау не принял его, сославшись на чрезмерную занятость. Нельсону пришлось удовлетвориться витиевато-жалобным письмом, где он заверял первого лорда в том, что его, Нельсона, «стремление оставаться на службе Его Величества столь же велико, как и тогда, когда это было самым лестным для (него) образом отмечено его светлостью». А Геркулесу Россу, сахарному магнату из Шотландии, Нельсон доверительно говорил: человек, «соединяющий в себе честь и прямоту», чаще всего «в конечном итоге добивается славы». Даже если служил он «стране неблагодарной», потомство воздаст ему по заслугам.
Фанни Нельсон тоже чувствовала себя забытой и покинутой. Дядя оказался отнюдь не таким щедрым, как они с мужем рассчитывали. Он, правда, выделил ей ежегодное содержание в размере 100 фунтов, но никакой единовременной крупной суммы не ожидалось. А эти 100 фунтов плюс 100 фунтов, получаемые Нельсоном от собственного дяди, хотя и составляли в нынешнем исчислении 12 тысяч фунтов, не так уж много добавляли к его половинному жалованью капитана, составлявшему 8 шиллингов в день. Вот и приходилось миссис Нельсон прикидывать возможности увеличения их совокупного дохода. В надежде улучшить социальное и материальное положение семьи она посоветовала мужу обратиться к своему другу, принцу Уильяму, с которым они недавно на борту «Пегаса» отпраздновали возвращение последнего в Лондон. Нельсон последовал совету и написал его высочеству письмо:
«Есть вещь, возможно, находящаяся в компетенции Вашего Высочества, что и позволяет мне, учитывая Ваше неизменное ко мне расположение, говорить об этом. В ближайшее время ожидаются новые назначения ко двору Ее Высочества. Как мне кажется, если бы Ваше Высочество замолвили слово, присутствие жены капитана флота не сочли бы неуместным при дворе Ее Высочества. Впрочем, я осмеливаюсь лишь высказать предположение, оставляя вопрос на суд Вашего Высочества».
Увы, это письмо, отправленное уже после отъезда Нельсонов из Лондона, разделило судьбу обращений к лорду Хау. Поначалу они отправились в Бат, где миссис Нельсон прошла курс водных процедур. Оттуда переехали к одной из ее теток, под Бристоль, затем в Эксмут, что в Девоне, и наконец в Норфолк, где их, изрядно нервничая, ожидал отец Нельсона. Он боялся, как бы после мягкого климата Невиса Фанни не нашла погоду в Восточной Англии сырой и неприятной, разочаровавшись, увидев «на месте рек — лужи, на месте гор — муравейники, а вместо лесов — кусты ежевики». Наверное, «знатную» даму сопровождает камеристка, и камеристке наверняка не понравятся его слуги. «По правде говоря, не так уж мне хочется их видеть», — делился Нельсон-старший с дочерью Кейт.
«То есть, пробудь они здесь день-другой, — прекрасно, милости просим, но когда в дом больного и капризного старика, не способного без посторонней помощи ни есть, ни пить, ни говорить, ни видеть, заявляется незнакомая женщина, — увольте… Я просил (Горацио) не привозить в Бёрнем свою леди со всей ее свитой до тех пор, пока не будут отданы остальные визиты. Право, мне вовсе не улыбается принимать и развлекать незнакомку. Может, ты на себя возьмешь представить ее соседям? По-видимому, она станет немаловажной частью нашей семейной жизни и Горацио ожидает от меня всяческих знаков расположения. Но у меня почти не осталось сил».
Чувствуя, как волнуется отец в предвидении встречи с невесткой, Нельсон решил вводить ее в семейный круг постепенно, шаг за шагом. Сначала они поехали к его старшей сестре, миссис Болтон, живущей теперь в Крэнвиче, неподалеку от Хилборо. Затем перебрались к Кейт, вышедшей замуж за некоего Джорджа Мэчема, осевшего в Бартон-Хилле и ведущего жизнь сельского джентльмена, сколотив неплохие деньги на службе Ост-Индской компании, когда приходилось подолгу путешествовать по Востоку и Леванту. И наконец, в декабре 1788 года состоялся столь долго откладывавшийся визит в дом приходского священника в Бёрнем-Торпе.
Старый пастор поладил с невесткой куда легче, чем предполагал. По правде говоря, ее порой действительно донимало нездоровье и суровая зима в Норфолке и сырость в доме, да и светской жизни не хватало, но «в открытую она никогда не жаловалась». Впрочем, пастор и сам сожалел (как явствует из его переписки с Кейт), что не может предложить ей какие-нибудь «развлечения, найти хоть небольшое общество, либо инструмент, за которым она могла бы провести час-другой. Ее музыкальные способности явно выше среднего… На недостаток внимания к моим нуждам пожаловаться никак не могу, и к доброму мужу своему она относится наилучшим образом».
