Алиса Бейли - Неоконченная автобиография
На Бомбейском вокзале я получила настоящий урок человечности. Он показал мне, как прекрасны люди, а это, если вы заметили, единственное, что я могу и хочу доказать в этой книге. Как вы могли заключить, я была законченным педантом, пусть и с благими намерениями. Я была слишком хорошей для этой жизни, и, безусловно, достаточно “святой”, чтобы меня ненавидели. Я не принимала никакого участия в текущей жизни корабля и расхаживала с важным видом по палубе со своей толстой Библией подмышкой. Был на корабле человек, ставший предметом моего особенного отвращения с момента, как мы покинули Лондон. Он был душой 67] корабля; он ежедневно устраивал тотализатор, танцы и любительские спектакли; он играл в карты и, насколько я знала, поглощал огромное количество виски с содовой. Путешествие длилось три недели, и я всё это время с презрением наблюдала за ним. С моей точки зрения, он был сущий дьявол. Раз или два он заговаривал со мной, но я ясно дала понять, что не желаю иметь с ним ничего общего. Когда я в тот день ожидала поезда на большом Бомбейском вокзале, донельзя испуганная и проклинавшая тот день, когда сюда приехала, этот человек подошёл ко мне и сказал: “Молодая леди, я вам не нравлюсь, и вы дали это понять со всей прямотой. Но у меня дочь примерно вашего возраста, и будь я проклят, если бы пожелал ей путешествовать одной по Индии. Нравится вам это или нет, вы должны показать мне, где ваше купе. Я бы хотел присматривать за вами в пути, и вам не следует пренебрегать моим предложением. Кроме того, на остановках я могу сопровождать вас на станцию, где мы сможем перекусить”. Что нашло на меня, не знаю, но я взглянула ему прямо в глаза и произнесла: “Мне страшно. Пожалуйста, позаботьтесь обо мне”. Что он самым добросовестным образом и делал, и в последний раз я видела его, когда он глубокой ночью стоял в пижаме и халате на узловой станции и давал проводнику чаевые, чтобы тот присматривал за мной в дальнейшем, поскольку ему самому скоро нужно было выходить.
Три года спустя я приехала в Раникет, в Гималаях, чтобы открыть там новый Солдатский дом. И вот, издалека прибыл посыльный с запиской от друга того человека, он умолял навестить его, потому что ему осталось жить совсем немного и он нуждается в духовной помощи. Он спрашивал обо мне. Моя сотрудница, которая сопровождала меня повсюду, была очень шокирована и отказалась отпустить меня. Я не поехала, и человек умер в одиночестве. Я никогда не прощу себе этого — но что я могла сделать? Традиция, обычай и ответственность той женщины за меня — всё 68] было против меня, и я чувствовала себя несчастной и беспомощной. На пути из Бомбея в Мирут он как-то вечером за ужином прямо сказал мне, что я вовсе не такая чопорная святоша, какой выгляжу, и что, по его мнению, я когда-нибудь обнаружу, что я прежде всего человек. Он был в то время в беде и в сильном горе, — как было ему не помочь? Он возвращался из Англии, где ему пришлось поместить свою жену в сумасшедший дом; его единственного сына только что убили, а единственная дочь сбежала с женатым мужчиной. У него никого не осталось. Ему ничего не надо было от меня, кроме доброго слова. И такие слова у меня нашлись, потому что теперь он был мне по сердцу. Когда настала пора умирать, он послал за мной. Я не поехала и сожалею об этом.
С того времени жизнь моя завертелась каруселью. Мне пришлось (в отсутствие мисс Шофилд) нести ответственность за ряд Солдатских домов: в Кветте, Мируте, Лукноу, Чакрате, и за два дома, открытых с моей помощью: в Умбалле и Раникете, в Гималаях, недалеко от Алморы. Чакрата и Раникет расположены в предгорьях, на высоте пяти-шести тысяч футов, и служили, естественно, только летними стоянками. С мая по сентябрь мы становились “горными попугаями”. Был ещё дом в Равалпинди, но я там не работала, и только один раз съездила туда на месяц, чтобы заменить руководительницу, мисс Эш. В каждом доме служили две леди и двое управляющих, ответственных за кофейную и за общий распорядок. Как правило, управляющие были бывшими солдатами, и у меня остались наилучшие воспоминания об их доброте и отзывчивости.
Я была молода и очень неопытна; я никого не знала на всём азиатском континенте; я нуждалась в большей защите, чем тогда сознавала; я была склонна к глупейшим поступкам просто потому, что не знала, откуда действительно грозит опасность, не имела ни малейшего понятия о том, что может случиться с девушкой. Например, однажды я страдала от ужасной зубной боли, и дошло до того, 69] что я уже не могла её выносить. В войсках, где я работала, не было постоянного дантиста, но неподалёку оказался приезжий дантист; такие дантисты, обычно американцы, разъезжают с места на место, оборудуют себе кабинет в каком-нибудь бунгало для проезжающих (или постоялом дворе) и работают, пока есть работа. Я слышала, что один такой появился в городе, и отправилась к нему совершенно одна, не сказав ни слова своей сотруднице. Я нашла молодого американца с помощником, тоже мужчиной. Зуб был хуже некуда и требовал удаления, поэтому я попросила дать мне наркоз и выдернуть его вон. Дантист посмотрел на меня несколько странно, однако сделал, как я просила. Когда же я очнулась от наркоза и пришла в себя, он прочитал мне нотацию, заявив: я никак не могла знать, что он приличный человек; находясь под наркозом, я была всецело в его власти; согласно его опыту, по Индии странствует немало случайных людей, — и они отнюдь не принадлежат к лучшим представителям рода человеческого. Перед моим уходом он взял с меня обещание быть в будущем осторожнее. В дальнейшем — как правило — я следовала его совету и вспоминаю о нём с благодарностью, хотя и забыла его имя. В те дни я была чрезвычайно бесстрашна; я не знала, чего надо бояться. Частично то была естественная беспечность, частично — невежество, а частично — уверенность в том, что Бог позаботится обо мне. Очевидно, Он это и делал, — наверное, согласно тому принципу, что пьяные, дети и дураки не отвечают за свои поступки и их нужно охранять.
Итак, первое место, куда я прибыла, был Мирут, где я познакомилась с мисс Шофилд и получила от неё некоторые наставления относительно того, что мне следовало знать, временно её замещая. Главная моя беда состояла в действительности в том, что я была слишком молода, чтобы нести ответственность. Происходившее слишком многого от меня требовало. Я не имела опыта и, стало быть, не обладала чувством относительности ценностей. 70] Малозначительное казалось прямо-таки ужасным, а действительно серьёзные вещи не затрагивали меня по-настоящему. Но, оглядываясь на те годы и размышляя о них, я думаю, что справлялась не так уж плохо.
Поначалу я была заворожена Востоком. Всё было таким новым, таким странным, так разительно отличалось от всего, что я себе представляла. Яркие цвета, красивые здания, грязь и деградация, пальмы и бамбук, симпатичные малыши и женщины с кувшинами воды на голове (в те времена); буйволы и диковинные повозки, такие как гхарри и экка (интересно, существуют ли они сейчас?), толпы людей на базарах и целые улицы туземных лавок, серебряные изделия и замечательные ковры, бесшумно снующие местные жители: мусульмане, индусы, сикхи, раджпуты, гуркхи, туземные солдаты и полицейские; слон с погонщиком, странные запахи, незнакомый язык, неизменное солнце, за исключением сезона дождей, — и всегдашняя, неотступная жара. Вот некоторые мои воспоминания о том времени. Я полюбила Индию. Я всегда надеялась вернуться туда, но боюсь, что в этой жизни уже не смогу. У меня много друзей в Индии и среди индийцев, живущих в других странах. Я кое-что знаю о проблеме Индии, её стремлении к независимости, её внутренних раздорах и конфликтах, многочисленных языках и расах, перенаселённости и множестве конфессий. Я не знаю её слишком близко, поскольку провела в ней всего несколько лет, но я полюбила её народ.
