Борис Савинков - Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова
Глава вторая
Убийство великого князя Сергея
I
Вечером 15 июля я уехал из Петербурга в Варшаву. В Варшаве меня ожидали Азеф и Ивановская. Азефа, однако, я там уже не нашел: он из газет узнал об убийстве Плеве и без меня выехал за границу. Ивановская уехала в Одессу, я – в Киев, где у меня было назначено свидание с Каляевым. От него я узнал, что ходят слухи об аресте в Петербурге тогда еще не опознанного Сикорского.
Я решил съездить вместе с Каляевым на родину Сикорского, в Белосток: я хотел убедиться лично в справедливости этих слухов. В Белостоке нам не удалось узнать ничего, и мы уехали в Сувалки, чтобы оттуда, при помощи Нехи Нейерман, переправиться в Германию.
У Нехи Нейерман меня встретили как старого знакомого. В ту же ночь мы перешли, в сопровождении солдата пограничной стражи, границу, а наутро были уже в поезде немецкой железной дороги. В ста верстах от Эйдкунена, на станции Инстербург, к нам подошел немецкий жандарм:
– Куда вы едете?
– В Берлин.
– В Берлин?
– Да, в Берлин.
– А чем вы занимаетесь?
– Мы – студенты.
– Вы едете из России?
– Ну конечно, из России.
– Ваш паспорт?
У нас не было заграничных паспортов. У меня была только зеленая мещанская для проживания внутри империи книжка. Я был уверен, что нас арестуют, и, зная немецкие нравы, не сомневался, что нас выдадут русским жандармам. Я все-таки вынул мою зеленую книжку.
– Паспорт? Извольте.
Увидав книжку, жандарм даже не раскрыл ее. Он вдруг преобразился. Приложив руку к козырьку, он сказал:
– Извините. Я ошибся. Вы сами знаете – разные люди ездят.
Через три дня мы были в Женеве.
В Женеву приехали также Швейцер, Боришанский, Дора Бриллиант и Дулебов. Мацеевский остался в России.
В этот мой приезд я близко познакомился с Гоцем. Он, тяжко больной, уже не вставал с постели. Лежа в подушках и блестя своими черными юношескими глазами, он с увлечением расспрашивал меня о всех подробностях дела Плеве. Было видно, что только болезнь мешает ему работать в терроре: он должен был довольствоваться ролью заграничного представителя Боевой организации.
От него я узнал, что весною собиралось в Одессе заседание Центрального комитета. На этом заседании возбуждался вопрос о деятельности Боевой организации. Многими высказывалось убеждение, что Плеве не будет нами убит. После долгих дебатов Центральный комитет постановил учредить контроль над Боевой организацией, и постановление это было послано за границу Гоцу. Как я узнал позже, Гоц возмутился. Только благодаря его вмешательству, нам не было предложено извещать Центральный комитет о подробностях нашей работы. Такое предложение имело бы, несомненно, самые печальные последствия. Едва ли кто-либо из членов организации подчинился бы в этом случае дисциплине. Наоборот, вероятнее, что весь состав ее пошел бы на конфликт с высшим учреждением партии. Чем бы окончился этот конфликт, сказать трудно, но, во всяком случае, он отразился бы неблагоприятно на всех партийных делах. Заслуга Гоца заключается в том, что он предупредил почти неизбежное столкновение.
Официально роль Гоца в терроре, как я выше упомянул, ограничивалась заграничным представительством Боевой организации. На самом деле она была гораздо важнее. Не говоря уже о том, что и Гершуни и Азеф советовались с ним о предприятиях, – мы, на работе в России, непрерывно чувствовали его влияние. Азеф был практическим руководителем террора, Гоц – идейным. Именно в его лице связывалось настоящее Боевой организации с ее прошедшим. Гоц сумел сохранить боевые традиции прошлого и передать их нам во всей их неприкосновенности и полноте. Благодаря ему имя нам лично неизвестного Гершуни было для нас так же дорого, как впоследствии имена Каляева и Сазонова. Для членов Боевой организации, знавших Гоца за границей, он был не только товарищ, он был друг и брат, никогда не отказывавший в помощи и поддержке. Его значение для Боевой организации трудно учесть: он не выезжал в Россию и не работал рука об руку с нами. Но, мне думается, я не ошибусь, если скажу, что впоследствии его смерть была для нас потерей не менее тяжелой, чем смерть Каляева.
В Женеве по случаю убийства Плеве царило радостное оживление. Партия сразу выросла в глазах правительства и стала сознавать свою силу. В Боевую организацию поступали многочисленные денежные пожертвования, являлись люди с предложением своих услуг. С этим подъемом совпали известия из России – назначение министром внутренних дел князя Святополк-Мирского и эра либеральных речей и банкетов. К новому назначению партия отнеслась, конечно, скептически и от либеральных речей не ожидала больших результатов. И все-таки было ясно, что убийство Плеве уже сыграло крупную роль: правительство поколебалось, и общество заговорило смелее. Этот успех в нас, членах Боевой организации, вселил уверенность в своих силах.
В Женеве я застал Бориса Васильевича Моисеенко, бывшего студента Горного института, моего товарища по группе «Рабочее знамя» и по вологодской ссылке. Еще в Вологде, в разговорах со мной и с Каляевым, он высказывался за необходимость убийства Плеве и теперь бежал за границу с целью работать в терроре. Я познакомил его с Азефом. Азеф принял его в нашу организацию.
Тогда же в Женеве состоялся ряд совещаний по вопросу об уставе Боевой организации. На совещаниях этих присутствовали Азеф, Швейцер, Каляев и я. Был выработан новый устав взамен проекта старого, составленного во времена Гершуни и нам тогда неизвестного. Впоследствии организация не применяла ни старого, ни нового устава, и внутреннее ее устройство определялось молчаливым соглашением между ее членами, и особенно авторитетом Азефа. Но наши совещания все-таки представляют известный интерес. Они были вызваны желанием резко отграничиться от Центрального комитета и предупредить в будущем возможность какого бы то ни было вмешательства в наши дела. Среди товарищей господствовало убеждение, что для успеха террора необходима полная самостоятельность Боевой организации в вопросах как технических, так и внутреннего ее устройства. Такой взгляд, естественно, вытекал, во-первых, из сознания ненормальности положения партии, признающей террор и имеющей во главе своей Центральный комитет, состоящий в подавляющем большинстве из людей, незнакомых с техникой боевого дела (в состав Центрального комитета входили в это время, если не ошибаюсь М. Р. Гоц, Е. Ф. Азеф, В. М. Чернов, А. И. Потапов, С. Н. Слётов, Н. И. Ракитников, М. Ф. Селюк, Е. К. Брешковская), и, во-вторых, из сознания необходимости для успеха террора строгой конспиративной замкнутости организации. Кроме этого, у многих из нас зародилась боязнь за успех террористических предприятий: мы опасались, что право Центрального комитета распускать Боевую организацию может вредно отразиться на деятельности последней.