Борис Березовский - Автопортрет, или Записки повешенного
Это было приблизительно в марте 1996 года. Встреча состоялась вскоре после разговора с Илюшиным. И не думаю, что она была самой приятной для президента. Ему пришлось, возможно, впервые столкнуться с такой жесткой позицией, таким откровенным разговором о тяжести положения, в котором мы все находились. Мы так и сказали: наше желание видеть вас президентом имеет чисто рациональную основу. Мы считаем, что в России сегодня нет другого человека, способного выиграть президентские выборы и проводить курс реформ. Мы, собственно, сами порождение этого курса. Было важно, чтобы президент понимал, что дело не в личных симпатиях и антипатиях. Мы будем его поддерживать не потому, что он нам нравится лично, вот как Борис Николаевич Ельцин, хотя у многих из нас были к нему симпатии, в том числе личные симпатии, а мы будем его поддерживать по двум причинам: потому что он в состоянии продолжить курс реформ и потому что его можно избрать.
Нам показалось, что Ельцин неверно оценивает ситуацию, хотя очень трудно так о нем говорить. Я склонен был считать, что сказывалась информационная блокада президента его прежним окружением – Александром Коржаковым, Михаилом Барсуковым. Мы все вместе, так называемые олигархи, на той встрече Ельцину говорили неприятные слова: что у оппозиции есть колоссальные шансы, что популярность президента низка. Он возражал, говорил, что у нас неверные данные и неверные оценки. Мы уходили со смешанными чувствами. Я считал, что мы проиграли эту встречу. Хотя был все-таки один важный эпизод. Прощаясь, президент сказал Чубайсу: «Анатолий Борисович, я вам признателен за вашу позицию». Эти слова признательности Чубайсу стали для нас знаком того, что наша беседа все же что-то значила для президента. Ельцин был человек неординарный, и на следующий день он признал, что все сказанное – правда, и принял конструкцию выборов, которые мы ему предлагали.
Ельцин в тот момент был абсолютно уверен в своих шансах. Кстати, так было и потом, и эта уверенность не покидала его на протяжении всего периода подготовки к выборам, даже тогда, когда он уже на сто процентов понимал реалии. Более того, когда мы полностью вникли в проблемы и оценили всю тяжесть положения, то очень боялись, как бы не разрушить реальной оценкой происходящего его веру в себя. Было важно ее сохранить. Если бы он не верил в победу, думаю, она бы не состоялась.
Должен сказать, что в тяжелейших ситуациях общаться с президентом было чрезвычайно приятно. Он абсолютно точно знал, чего хочет, и абсолютно точно оценивал ситуацию – в дальнейшем, когда уже получил полный объем информации, когда поверил нам, когда понял, что ему говорят правду, а не рисуют картинки неизвестных авторов. Он тогда включился сам, и очень мощно.
Уже на следующий день (и это при всей неопределенности, с которой мы вышли от него) Ельцин принял принципиальное решение. Он, по существу, создал новую структуру, которую возглавил сам, – что мы ему и предлагали. Он создал новый предвыборный штаб во главе с самим собой и назначил двух первых помощников: Илюшина и Черномырдина. Чубайс получил место в этом штабе, и ему подчинялась аналитическая группа. Таким образом, мы заняли как бы всё интеллектуальное пространство, связанное с выборами президента.
Президент получил новый информационный канал, чего мы и добивались.
Чуть позднее появилась идея привлечь к предвыборной работе Татьяну Дьяченко. Это придумал Юмашев. Я помню, он позвонил мне в шесть утра и говорит: «У меня есть совершенно гениальная идея». И произносит только одно имя: «Таня». Я спросонья не вполне понял: «Что – Таня?» Он отвечает: «Таня должна работать с нами в аналитической группе». Я так встрепенулся и говорю: «Валя, вообще-то идея классная…» Но идея была гениальной, я тогда ее недооценил. Это открыло прямой доступ информации к президенту. Он был абсолютно в курсе всех дел. И понятно, что он имел непредвзятую информацию, поскольку трудно было заподозрить Татьяну Дьяченко в том, что она имела какие-то иные цели, кроме тех, которые имели мы все.
Присутствие дочери президента реально сказалось на событиях. На такой короткой дистанции приходилось принимать решения практически мгновенно, причем решения, которые не могли приниматься никем, кроме президента.
Поэтому нужна была оперативность и доверие к этому информационному каналу.
Коржаков, Барсуков, Сосковец сначала не вполне понимали, что происходит, поскольку довольно резко изменился весь политический расклад вокруг Ельцина. При этом мы не просто не искали конфронтации, но прикладывали огромные усилия к тому, чтобы наладить отношения. После приезда из Давоса, конечно, еще были отношения с Коржаковым. Они были окончательно разрушены событиями 17 марта 1996 года.
Вся эта компания: Коржаков, Сосковец, Барсуков – оказывала сильнейшее давление на президента с тем, чтобы, по существу, отменить выборы. И путь был выбран самый что ни на есть порочный и опасный. Обсуждался запрет компартии, разгон Думы и перенос выборов на два года, как минимум, а как максимум – просто найти силовое решение вопроса о продолжении вот этой власти. Это было чрезвычайно серьезно. Были заготовлены указы президента, которые в последний момент президент отказался подписывать.
Понятно, что были поставлены задачи совершенно нереализуемые – ни с точки зрения закона, ни с точки зрения возможностей власти. В том, что этого не произошло, одну из ключевых ролей сыграл министр внутренних дел Анатолий Куликов: он сказал президенту, что не сможет обеспечить выполнение такого решения в случае, если оно будет принято. Огромную роль сыграли Виктор Черномырдин, Анатолий Чубайс, вся эта новая команда, которая была создана. Я не знаю, кому конкретно принадлежала эта сумасшедшая идея, но Коржаков и компания, которая не раз подвигала президента на опасные для страны действия, очень активно пытались ее провести.
Был момент, когда конфронтация резко обострилась. Я пришел к президенту и сказал: «Борис Николаевич, чтобы выиграть, нам нельзя разделяться. И будет плохо, если те люди, которые были с вами и раньше, начнут играть против нас, отвоевывая свое пространство. Давайте разберемся потом, после выборов». Президент спросил, кого конкретно я имел в виду. Я назвал Коржакова и Барсукова. Он тут же соединился с Коржаковым: «Александр Васильевич, вам нужно восстановить отношения с Березовским». Коржаков не сразу, но согласился: «Ну, если это ваше окончательное решение, то я ему подчинюсь». То же самое президент сказал и Барсукову. Я вышел из кабинета Ельцина и пошел к Коржакову. Ему доложили, что я пришел. Я прождал три с половиной часа. У него в приемной было много народу. Все, естественно, понимали, что происходит. Потом я встал и сказал: «У меня нет сомнений, кто в этой стране президент. Это не Борис Николаевич Ельцин». И поехал к Барсукову. Он спросил, зачем я их развожу с президентом. Я ответил, что у меня сложилось ровно противоположное впечатление: это они пытаются отстранить толковых людей от участия в предвыборной кампании президента. Ну, Барсуков никогда не отличался волевыми качествами. Он попытался выяснить, как можно поправить отношения, сказал, что президент с ним очень резко разговаривал. Но все это уже не имело никакого значения. Противоборство стало необратимым. Ни Коржаков, ни Барсуков не подчинились президенту и не захотели выстраивать одну команду.
