Люсьен Лаказ - Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны
Например, я попросил изготовить в M…куре штемпель, подобный штемпелю немецкой цензуры и ставил его на все солдатские письма, которые вскрывал, а затем снова запечатывал. В некоторых семьях писали порой не очень любезные вещи в наш адрес; я их обычно пропускал, если они содержали только оценки такого рода:
«Эти (французы) делают все то, что хотят; они едят как людоеды и пьют бочками. Какое несчастье! Враг ест на нашем столе и спит в ваших постелях, в то время как вы, бедняжки…»
Или еще:
«…У этих почти нет щепетильности с девушками (но, кажется, вы сами делаете то же самое в Бельгии и во Франции). Они умеют говорить им красивые слова и так же действительно умеют льстить, чтобы многие их чересчур слушали, таким образом, в Д. у этой Мари осталось не больше трех месяцев, прежде чем она родит маленького француза. Это хорошо сделано, он это узнает…»
Но я отмечал каждый раз эти семьи на их карточках, и мне случилось добавлять к солдатским ответам постскриптум такого рода, написанный красивыми готическими буквами:
«На что вы жалуетесь, дураки? Вы ворчите против нас уже пятьдесят лет, а теперь, когда у вас французы, вы вопите против них. Но погодите, когда мы вернемся в ваш край; вы будете думать совсем по-другому; когда немецкий кулак обрушится на вас, он разорит все то, что другие сберегали, и именно вы заплатите за все кровавыми слезами! Deutschland über Alles!
Фельдфебель Шнитцлер»Если я еще вспоминаю порой эти строки, то лишь потому, что они привели к забавному инциденту. Вскоре мне позвонил доктор Бюшэ: — К вам вскоре нагрянет офицер из штаба генерала X., который желает получить объяснения о письме, которое вы пропустили.
— Письмо гражданского человека, направленное в Швейцарию? — спросил я, обеспокоенный.
— Нет, письмо солдата из Германии.
Этот ответ меня совершенно успокоил, и я уверенно ожидал заявленного визита.
Несколько дней спустя из Тана прибыл молодой капитан, очень любезный и в превосходном настроении.
— Генерал X. спрашивает, хорошо ли вы прочитали это письмо.
Я мгновенно узнал свой постскриптум, старательно выписанный внизу четвертой страницы. Но я разыграл невинность.
— Я ничего особенного не вижу, господин капитан, вполне обычное письмо; оно дает очень мало информации о немецкой армии, но мои документы вам докажут, что я его принял в расчет.
— Речь идет не об этом. Что вы думаете об этом постскриптуме?
— Совсем ничего.
— Как, вы позволяете оскорблять смелую эльзасскую семью; не говоря уже о том, что уверенность, с которой немец сообщает о своем близком возвращении, не успокоит наше население. Его настроение…
— Позвольте, господин капитан, мораль этой семьи!.. А если бы я вам сказал, что фельдфебель Шнитцлер это я? И что печать, которую вы видите там, тоже моя. Вот она, впрочем, там на столе.
— Ах, да что вы! — сказал капитан. И от удара он сел.
— Прежде всего, — продолжил я, — чтобы проиллюстрировать хорошие чувства семьи Н. Вот то, что она писала недавно. Знаете ли вы немецкий язык?
— Да, но прочитайте его для меня, так как почерк этих крестьян!..
— Я вам прочитаю только следующий пассаж: «Эти люди (французы) ведут себя как свиньи; я хотел бы, чтобы ты увидел, в каком состоянии оказалась твоя комната! Один тут уронил твое зеркало, когда брился, и оно разлетелось на тысячу частей. Твой красивый коврик перед кроватью настолько запачкан грязью траншей, что надо будет купить другой, когда ты возвратишься. Один из них хотел говорить комплименты твоей сестре; но отец ей сказал: если ты его будешь его слушать, эту проклятую собаку, я тебя прогоню отсюда и ты сможешь идти в город и станешь там шлюхой, если сердце тебе об этом говорит. Ах, когда это закончится? К счастью, многим из них это так же надоело, как вам и многие говорят, что они скорее поднимут бунт, чем проведут еще одну зиму на фронте. Однако они не испытывают нехватку ни в чем: у них есть белый хлеб, мясо и хорошее красное вино!» Вот, господин капитан. Я задержал это письмо из-за маленьких признаков, которые оно могло бы дать о настроении наших войск. Итак, что вы об этом думаете, господин капитан?
— Нужно бы разоблачить этих людей.
— Зачем? Это ничего не исправило бы, напротив!
Но сильные слова фельдфебеля Шнитцлера чудесно распространились; следующее письмо это подтвердило.
Капитан не стал возражать, он подумал некоторое время и сказал с улыбкой: — Передайте мне это письмо, оно заинтересует генерала.
— Как вам будет угодно, но только если вы мне окажете одну любезность. Я прошу вас не допрашивать семью Н. Мое лечение намного эффективнее того, которое вы можете им предложить. Что же касается информации, то будьте спокойны. Не пройдет ничего, мы работаем на совесть.
— Да, и как я вижу, не без некоторой фантазии.
— Ну, это чтобы немного скрасить монотонность бюрократической работы.
— Не злословьте, вы полностью убедили меня в ее полезности.
Она действительно была очень полезной, и я потом мог похвастаться, что с ноября 1914 по январь 1916 года предоставил столько же и даже больше информации, чем смог бы собрать с риском для своей жизни целый десяток агентов.
Однажды во время беседы с капитаном Саже, он сказал мне:
— Вы сделали столько всего за время войны, что вполне можете сказать себе, что хорошо сыграли свою роль и действительно оказали полезные услуги. Знаете ли вы, сколько смелых атак приказывало провести командование, совершенно не зная ничего ни о противнике, ни о положении на предназначенных для наступления участках? И знаете ли вы, сколько миллионов стоит одна такая операция на хорошо укрепленном фронте под сильным артиллерийским огнем — и все ради чего? Ради одного или двух пленных, которые, вероятно, откажутся отвечать! Это не считая потерь людей, которых послали на смерть! Пусть сейчас вы проводите, эти разведывательные операции, может быть, одну или две в день! Три или четыре в неделю, когда не особенно получалось. Но зато, не расходуя ни золота, ни крови!
— И все это, — сказал я с улыбкой, — из-за недостатка повиновения или, по крайней мере, из-за слабой дисциплины! Как раз сюда подходит афоризм: O felix culpa![10]
Глава 6. Напрасная охота за шпионами
Как только местные жители привыкали к французские войскам в городках, где они расквартировывались, их взаимоотношения становились превосходными, иногда даже очень сердечными. Так случилось и в С…бахе, где доверие часто казалось мне чрезмерным; я постоянно замечал, что люди деревни намного лучше информированы чем я обо всем том, что происходило на этом участке, позади него и даже в глубоком тылу. Я это немедленно понял, потому что француз не из тех, кто может долго оставаться недоверчивым.
