Евгений Соловьев - Оливер Кромвель. Его жизнь и политическая деятельность
Извините, государь, – сказал Ливн, – я здесь старший солдат, и потому, Ваше Величество, позвольте мне взять эту обязанность на себя.
* * *Дальнейшие события следуют друг за другом с головокружительной быстротой вплоть до той минуты, когда Оливер Кромвель был назначен наконец лордом-протектором Англии, Шотландии и Ирландии. Этим событиям я могу уделить лишь очень немного места, надеюсь, однако, не ко вреду своего очерка. Как ни интересны они, в них нет ничего такого, что бы выходило за пределы установленных раньше общих положений. Все дело сводится к спору между парламентом и армией, пресвитерианами и индепендентами. Пресвитериане ищут компромисса с королем; индепенденты закладывают понемногу основы народовластия. Их программа расширяется. Мильтон (родился в 1602 году), еще молодой, но уже замеченный благодаря своим познаниям, требовал в выражениях, дотоле неслыханных по своему благородству, свободы совести, книгопечатания, права развода. Пресвитерианское духовенство, возмущенное его смелостью, без успеха доносило на него палатам, ставя в грех терпимость к подобного рода сочинениям. Но эта терпимость была, конечно, вынужденная. Другой человек, Джон Лильборн, уже известный восторженным сопротивлением произволу, начинал неутомимую борьбу против лордов, судей, юрисконсультов, – борьбу, в которой он приобрел эпитет беспокойного и погиб. Число индепендентских общин вырастало с каждым днем. В то же самое время видимо росло значение вождей партии, особенно Кромвеля. Приезжали ли они из армии в Вестминстер, палаты принимали их с торжественными почестями; отправлялись ли они в армию, парламент выражал им свою признательность денежными подарками или поместьями, а также раздачей наград и мест их клевретам и тем самым подтверждал и увеличивал их влияние. Словом, в Лондоне, равно как и в графствах, в делах политических и религиозных – шла ли речь о материальных выгодах или о торжестве идей, – везде общественное движение более и более высказывалось в пользу индепендентов. И среди таких-то успехов в то время, когда эта партия готовилась уже забрать в руки всю власть, ей начала грозить опасность потерять все, ибо действительно она теряла все, если бы король и пресвитериане соединились против нее.
Король был в плену. За четыре млн. рублей шотландцы продали его парламенту. Армия увезла, украла короля. Поднимался страшный вопрос: что с ним делать?
Фактическая власть находилась в это время в руках войска. С парламентом у него происходили постоянные раздоры из-за жалованья, из-за власти, из-за Карла. Парламенту очень хотелось распустить армию, чтоб остаться “единым и нераздельным”, но, к сожалению, армии совсем этого не хотелось. А между тем, несмотря на всю ее силу, положение ее было очень затруднительно. Держать английский народ в узде было задачей нелегкой. Лишь только он почувствовал первое давление тирании, он тотчас же стал противоборствовать. Гроза разразилась. В Шотландии образовалась коалиция между роялистами и огромным числом пресвитериан, которые с ненавистью смотрели на учение индепендентов. В Норфолке, Суффолке, Эссексе, Кенте, Валлисе произошли восстания. Флот на Темзе внезапно поднял королевские флаги, вышел в море и стал грозить южному берегу. Большая шотландская армия перешла границу и вступила в Ланкашир. Можно было основательно подозревать, что большинство, как лордов, так и общин, смотрело на эти движения с тайной радостью. Но иго армии нельзя было таким образом свергнуть. Пока Ферфакс подавлял восстание в окрестностях столицы, Кромвель разбил валлийских инсургентов и, превратив их дома в развалины, пошел на шотландцев. Несмотря на численное превосходство, шотландская армия была совершенно уничтожена, и Кромвель, более чем когда-либо любимец солдат, с торжеством вернулся в Лондон.
“Армия почувствовала всеобщее враждебное отношение к себе. Гордость, могучее сознание своей непобедимой силы не позволили ей отступить. И вот намерение, на которое в начале войны никто не осмелился намекнуть, стало принимать определенную форму. Суровые воины, управлявшие нацией уже несколько месяцев, помышляли о страшной мести пленному королю. Как и когда возник этот помысел, перешел ли он от генерала к рядовым или от рядовых к генералу, надлежит ли приписать его политике, употребившей фанатизм орудием, или фанатизму, осилившему политику неудержимым стремлением? – это такие вопросы, на которые и теперь нельзя отвечать с уверенностью. Но вероятно, что Кромвель, представлявшийся всем коноводом, в действительности сам принужден был следовать за другими и что в этом он пожертвовал собственным своим мнением и собственными своими склонностями желаниям армии. Власть, вызванная им к бытию, была властью, которую даже и он не всегда мог обуздывать, а потому, чтобы иметь возможность постоянно повелевать, ему неизбежно приходилось иногда повиноваться. Он всенародно объявил, что не он был зачинщиком этого дела, что первые шаги были предприняты без его ведома, что он не мог советовать парламенту нанести удар и что он подчинил свои собственные чувствования силе обстоятельств. Но какие бы мечтания ни обольщали его, он, конечно, не грезил ни о республике на древний лад, ни о тысячелетнем царстве святых. Несомненно еще, что Кромвель одно время намеревался принять на себя посредничество между престолом и парламентом и преобразовать потрясенное государство силою меча, прикрываясь санкцией королевской власти. В этом намерении упорствовал он до тех пор, пока строптивый характер солдат и неисправимая двуличность короля не принудили его отступиться. В лагере начали громко требовать головы изменника, бывшего за переговоры с Карлом. Составились заговоры. Речи, грозившие обвинением в государственной измене, раздавались во всеуслышание. Вспыхнул мятеж, и Кромвель должен был употребить всю силу и решимость, чтобы потушить его. Благоразумным смешением строгости и милости он восстановил порядок, но вместе с тем увидел, что было бы в высшей степени трудно и опасно бороться против ярости воинов, которые смотрели на Карла как на своего врага и врага Божия. Тогда, не желая терять власти и убедившись, что король, обещая ему орден Подвязки, рассчитывает, как это было видно из его письма к жене, перехваченного стражей, “подвязать его к виселице”, Кромвель решился взять дело в свои руки”.
Военные “святые” постановили, что король, вопреки древним постановлениям государства и почти общему настроению нации, должен искупить свои преступления кровью. Общины в это же время приняли решение, клонившееся к соглашению с королем. Солдаты исключили большинство силою. Лорды единодушно отвергли предложение о предании короля суду. Их палата была немедленно закрыта. Ни одно судебное место, известное закону, не хотело взять на себя обязанность судить источник правосудия. Учреждено было революционное судилище. Это судилище признало Карла тираном, изменником, убийцей и общественным врагом, и голова короля скатилась с плеч перед тысячами зрителей против пиршественной залы его собственного дворца...
