Сергей Нечаев - Венеция Казановы
Описанными выше друзьями больного сенатора Брагадина были Марко Барбаро и Марко Дандоло, оба честные и добропорядочные люди. А вот доктор Людовико Ферро избрал довольно странный метод лечения: он утверждал, что для спасения пациента нужно применить ртутные компрессы на грудь. Это сейчас любому мало-мальски образованному человеку ясно, что ртуть — это не лекарство, а, скорее, яд. А вот в середине XVIII века ртутью «лечили». Однако Казанова уже тогда испугался результатов действия предписанного «лекарства», но доктор упрямо стоял на своем, утверждая, что ртуть дает нужный эффект, оживляя во всем организме циркулирующие в нем флюиды.
Джакомо Казанова («История моей жизни»):
«В полночь наш больной буквально горел: я наклонился к нему — я увидел глаза умирающего и услышал тяжелое прерывистое дыхание. Тогда я разбудил его задремавших друзей и объявил, что их друг непременно умрет, если немедленно не приостановить действие злосчастного лекарства. В ту же минуту, не дожидаясь их ответа, я снял с его груди пластырь, тщательно обмыл грудную клетку теплой водой, и уже через три минуты мы услышали, как дыхание успокаивается, и скоро он погрузился в глубокий сон. И тогда наконец мы смогли тоже уснуть, обрадованнные, а особенно я, случившимся на наших глазах улучшением состояния нашего подопечного. Пришедший рано утром врач несказанно обрадовался, увидев своего пациента в хорошем состоянии. Но когда господин Дандоло сообщил ему о принятых ночью мерах, он пришел в страшный гнев, говоря, что пренебрежение ртутью погубит больного, и поинтересовался, по чьему распоряжению были отменены его рецепты. И вдруг господин Брагадин заговорил. «Доктор, — сказал он, — тот, кто освободил меня от ртутных компрессов, по-видимому, гораздо более сведущ в медицине, чем вы». И он указал на меня. Я не знаю, кто выглядел более удивленным в этот момент: доктор ли, увидев перед собой совершенно незнакомого молодого человека, которого он, естественно, должен был принять за шарлатана и которого, тем не менее, объявили более сведущим, чем он, или я, только что, без всякого моего намерения, провозглашенный светилом медицины. Я постарался держаться с величайшей скромностью, хотя мне очень хотелось рассмеяться, врач же смотрел на меня со смешанным чувством замешательства и досады, как на наглого самозванца, дерзнувшего захватить его место. Наконец, он обратился к больному, сказав, что в таком случае он отказывается от лечения. Он ушел, предоставив мне превратиться в лейб-медика одного из самых знаменитых членов Сената Республики Венеция. В сущности, я уже был им, и это меня ничуть не испугало: твердым голосом сказал я больному, что надо только строго придерживаться режима, а там крепкая его натура и приближающаяся благодатная пора быстро поставят его на ноги. Отставленный врач рассказал эту историю всему городу, и так как больному день ото дня становилось лучше, один из его родственников, допущенный наконец к его ложу, спросил, как же он не побоялся довериться в своем лечении какому-то театральному скрипачу. Господин Брагадин резко прервал его, сказав, что познания этого скрипача не менее обширны, чем у всех медиков Венеции вместе взятых. Этот сеньор прислушивался ко мне, как к своему оракулу, и его друзья относились ко мне с тем же уважением. Это очень воодушевляло меня, и я с видом заправского знатока рассуждал о физических свойствах, поучал, цитировал никогда не читанных мною авторов».
Таким образом, в апреле 1746 года Казанова случайно встретил сенатора Брагадина, помог ему добраться до дома после внезапного сердечного приступа (в те времена любая непонятная медикам болезнь называлась апоплексическим ударом) и, попав в его дом, фактически спас его от смерти. Господин Брагадин имел пристрастие ко всему таинственному и мистическому, и ему показалось, что Казанова обладает удивительно глубокими для своего возраста (ему был всего двадцать один год) знаниями и, очевидно, дело тут не обошлось без помощи сверхъестественных сил. Он попросил Казанову не таиться и рассказать ему всю правду. Казанова же, поняв, что это — его шанс, не стал объяснять, что сенатор ошибается, а заявил, что он действительно связан с таинственными силами и владеет особой числовой таблицей, с помощью которой он может узнавать то, что неизвестно никому на свете.
Это произвело на знатного сеньора неизгладимое впечатление, и благодарный Брагадин поселил Казанову в своем роскошном палаццо, назначил ему неплохую ренту и окружил заботой почти отцовской.
Филипп Моннье («Венеция в XVIII веке»):
«Поселившись в палаццо Брагадин, Казанова имел всегда накрытый стол, гондолу к своим услугам, слугу и десять серебряных цехинов в месяц на карманные расходы. «Думай о развлечениях!» — добавил мудрый сенатор. Казанове двадцать лет: и это Венеция».
Жюльетта Бенцони («Три господина ночи»):
«Джакомо, не теряя ни минуты, бросился в самую гущу золотой венецианской молодежи. Его видели одетым как вельможа — в широком черном плаще, табарро, белой маске с птичьим клювом и треуголке с перьями — в самых шикарных игорных домах и в обществе самых знаменитых куртизанок. Он танцевал ночи напролет, пил как сапожник, ел соответственно, но эти пиршества нисколько не сказывались на его фигуре».
Филипп Соллерс («Казанова Великолепный»):
«Брагадин нарекает его своим «сыном». Отныне он — придворный иерофант, у него есть деньги, кров, его кормят и обихаживают. Скрипач без всяких надежд на будущее стал сеньором».
Палаццо Брагадин (Palazzo Bragadin) найти несложно. Площадь Сан-Поло и палаццо Соранцо, где Казанова три дня подряд играл на скрипке, находятся практически на пересечении Большого Канала и канала Сан-Поло (Rio di San Polo). Если от канала Сан-Поло двигаться по Большому Каналу в сторону великолепного моста Риальто, а за мостом повернуть по небольшому каналу направо, то можно доплыть до площади Санта-Марина (Campo Santa Marina), рядом с которой и находится терракотового цвета палаццо Брагадин, построенное в XIV веке знаменитым венецианским архитектором Микеле Санмикели (в палаццо сейчас расположен отель).
В центре Венеции все близко: фактически палаццо Брагадин находится в пяти минутах ходьбы от моста Риальто и в десяти минутах ходьбы от площади Сан-Марко.
Случайно подвернувшуюся ему возможность Казанова использовал на все сто процентов.
Стефан Цвейг («Три певца своей жизни»):
«Судьба любит отважных, бросающих ей вызов, ибо игра — ее стихия. Она дает наглым больше, чем прилежным, грубым охотнее, чем терпеливым, и потому одному, не знающему меры, она уделяет больше, чем целому поколению… И жизнь его становится широкой, цветистой, многообразной, богатой развлечениями, фантастической и пестрой, не имеющей подобных на протяжении веков».
