Василий Скоробогатов - Берзарин
Впервые в семье произошла серьезная размолвка. Потом жена отошла, смирилась со своей участью. Замуж вышла по любви, не насильно выдали. Не домосед он. Не на развлечения тратит время. Кроме работы и семьи у него ничего нет. А семья ему бесконечно дорога.
И стал Берзарин военным комендантом Иркутска. Теперь ему дело до всего, что происходит в войсках гарнизона. Спокойно порассуждав наедине с собой, Николай Эрастович согласился, что в чем-то Наташа права, упрекая его в невнимании к семье, он, Берзарин, продлил свой рабочий день до неприличия. Берется за то, что должны делать другие. У него же есть подчиненные! Не все полностью загружены работой. Некоторые не умеют найти себе дело. Другие просто обленились. Третьи, как говорится, дома работают, а в служебном кабинете отдыхают.
Берзарин вспомнил формулу, которую услышал давным-давно, записываясь в армию добровольцем: «Не знаешь — научим, не хочешь — заставим!»
Он поручил заместителю секретаря партийной организации сделать на общем собрании доклад на эту тему. В докладе выдвинуть задачу: повысить культуру работы каждого. И тогда бескультурью придет конец — прекратятся ночные бдения. Они — плод бескультурья. Назвали нерадивых.
Эффект от собрания был исключительным. Те, кого пристыдили на собрании, поняли, что руководство курсов всеми способами покончит с разгильдяйством. И уже очень скоро Берзарин почувствовал, что заканчивать пребывание в своем штабе можно на час-полтора раньше. В дальнейшем, тщательно проверяя исполнение графиков и распоряжений, он заставил всех еще больше подтянуться. В комендатуру Берзарин подобрал таких людей, которые старались все делать своевременно, не ожидая понуканий и наталкиваний.
Возвращаясь с работы пораньше, Берзарин стал с Наташей и Ларочкой выходить на прогулки, в кинотеатр. Однажды рассказал им, как он борется с курением. Борется так: увеличивает число спортплощадок.
Наташа посоветовала:
— Ты, Николай, ребятам в ларьки побольше леденцов и карамелек завози. И увидишь, что кто-то откажется от вонючих самокруток…
Сам он выкуривал в день по две-три папиросы в качестве некоего «лекарства» для душевного равновесия. Брал папиросу в зубы за компанию с товарищами. Наташиного совета послушался. Распорядился изменить ассортимент продуктов в военторговских ларьках. Сладости там появились. И заметил вскоре, что заявки в военторг на табачные изделия чуточку сократились. Обнадеживающие перемены.
Здоровый быт — прекрасно. Но не для всех. Нашлись в гарнизоне злопыхатели, хихикавшие: «Этот комендант — выскочка, докатится до введения американского “сухого закона”. Не выйдет у него! Здесь Сибирь, а не Филадельфия». Полетели и тайные доносы в Москву, информировавшие о «подозрительном поведении» Берзарина. К счастью, не всем наветам давался ход и они попадали в долгий ящик — куда направлять их и полагается.
К коменданту и его персоналу, особенно к патрулям, стали относиться с уважением, а нерадивые — со страхом. Те, кто был в военном городке или на учениях в поле, ничего не опасались. А окажись ты на улице индивидуально, в общественном месте? Там хозяин — комендантский контроль. Патрулям было рекомендовано следить, чтобы военнослужащий имел уставной внешний вид: одет, обут по форме, в общении с окружающими корректен. Чтобы все военные учреждения — управления, отделы, лазареты и т. п. работали согласно распорядку дня и с соблюдением графика. Под присмотром комендатуры оказались все питейные заведения, рестораны, столовые. Нарушителями порядка там оказывались в основном военные отпускники. Иному так хочется там покуражиться! Патрули такого не позволяли.
В довоенное время, да и после иметь дело с военными, нарушающими общественный порядок, имели право только армейские чины. Милицейским чинам при встрече с военным, равным и старшим по званию, позволялось только откозырять. И не больше. Иначе — получишь по физиономии. Это и не осуждалось. Не лезь в чужую епархию! Прибегали к этой мере часто бывшие хулиганы и персонажи, хлебнувшие тюремной баланды.
Первое время патрулей инструктировал лично комендант, потом эту процедуру он передал помощникам. Людей к патрульной службе готовили тщательно. Наступал час, и патрульные с черными, в медных кольцах шашками на боку, с повязками на рукавах направлялись в город с очень четким пониманием своих обязанностей.
Во дворе комендатуры сделали специальный загон, куда доставляли задержанных нарушителей порядка. Дежурный офицер разбирался, кто и в какой степени провинился. Гарнизонная гауптвахта не пустовала. Само собой понятно, что регламент на гауптвахте соблюдался до мелочей. Если суммарно военнослужащий пробыл на гауптвахте 70 суток, его полагалось уволить из армии. Военкомату сообщалось: «Неисправим». За восемь лет в гарнизоне имелся пяток таких «чемпионов».
С нарушителями военной формы — пуговица на шинели оторвана, не тот головной убор, не откозырял по уставу и т. п. — поступали так. Их выстраивали на плацу. Являлся дежурный. Под его присмотром нарушители занимались строевой подготовкой. Проходит час — объявляется перерыв.
— Довольно? — спрашивал дежурный комендант.
— Хватит! Мы больше не будем, — отвечали получившие уроки шагистики. Занятия или продолжались, или прекращались — смотря по настроению дежурного.
Берзарин превратился в харизматичного коменданта. Такого история иркутского гарнизона не знала. Его не проклинали — им гордились. Умение чуть ли не с аптекарской точностью определить допустимую меру взыскания — вот что его отличало. К примеру, парень в военной форме ввязался в драку. Задержан. Можно его арестовать, завести «дело», отдать под суд. А у Берзарина ни один дебошир не сел на скамью подсудимых. Он исповедовал принцип: чего бы это ни стоило, следует исправлять человека, воспитывать, сохраняя его в рядах армии. За мелкие уголовно наказуемые деяния бойца под суд не отдавали, а воздействовали дисциплинарными мерами. Командиры полков, бригад, дивизий понимали, что красноармейцы по возрасту — ребята, действуют порой безрассудно, от излишней эмоциональности. Отправь парня в тюрьму — и он потерян для армии. А ведь мог бы превратиться при заботливом, отеческом отношении в образцового воина, защитника родной земли. Глупо и преступно осуждать солдата: «Солдат такой, солдат сякой!» Посочувствуйте солдату. Рано или поздно он на войне будет! Иной раз и его ошибку, проступок можно вполне простить.
Гуманность Берзарина и рядовые, и командиры чувствовали нутром. И в славном Иркутске люди отдавали должное коменданту со столь редким качеством. Вспоминали о традициях, внедренных в городской быт именитыми «каторжниками» — декабристами.
