Наталия Ильина - Иными глазами Очерки шанхайской жизни
Потом дамы щебетали о своих личных делах. Это все были дамы «своего круга», жены богатых, преуспевающих мужей. Они говорили о маджане, о преферансе, о платьях, о портнихах… Разошлись поздно.
Вечером, перед сном, Любочка говорила мужу:
— Знаешь, Бобчик, о чем я думаю? Об этом женском конгрессе в Париже. Хорошо было бы там побывать. Я, как активистка…
— Спи, — говорил муж, — ты знаешь, который час?
Но Любочка еще долго не спала. Она видела себя на женском конгрессе, стоящей на трибуне. «Товарищи! — говорила она, — война, развязанная гитлеровской Германией, завершилась нашей победой. Мы, советские женщины, — товарищи, — выполнили свой долг, пронеся… немеркнущей… нетрепетной… немеркнущей…»
Мысли ее мешались. Ей слышались детские голоса, звонко визжащие:
— «Поп, священник…»
— Товарищи, — продолжала Любочка с трибуны, — мы должны следить за воспитанием молодого поколения, борясь со всяким проявлением антисоветского духа, товарищи…
Глаза слипались и голова тяжелела.
Во сне ей снилась трибуна, Париж, которого она никогда не видала, цветы, она сама на трибуне… В первом ряду — бедная женщина с головой, повязанной серым платком… «Как сюда попала поденщица Петрова?» — с возмущением подумала Любочка. Она хотела начать речь, но, как часто бывает во сне, — не могла произнести ни единого звука.
В ШАНХАЕ АМЕРИКАНЦЫ
В доме сегодня был радостный переполох. Приехал сын соседской амы (бывший прячка, а теперь педикэбщик) и с восторгом показывал всем американский доллар. Он заработал его, как рассказывала потом жена нашего соседа (бывшего инженера, а теперь шофера) всего за двадцать минут работы. И приехал поделиться радостью с матушкой.
Старуха — соседская ама — всегда много о себе думала, а теперь к ней прямо не подступиться. С тех пор, как ее сын не бегает больше с утюгами, а является представителем модной и доходной профессии педикэбщика, она перестала мести общую лестницу и, вообще, стала всех презирать. Единственно, кого она милует, — это соседку снизу, из однокомнатного аппартмента (бывшую учительницу, а теперь кельнершу).
Успехи бывшего прачки на его новом жизненном поприще взбунтовали всех боев дома, которые стали хором грозиться бросить все и уйти в педикэбщики.
А вечером иногда слышно, как из за стены другая соседка пилит своего мужа, бывшего и оставшегося инженера.
— Почему ты не шофер? — говорит она голосом трагической актрисы. — Боже, почему он не шофер!
— Я же тебе говорил, Маша, что я не умею править машиной, и потом…
— Ах, ты всегда чего-то не умеешь! Чего-нибудь самого главного ты непременно не умеешь. Я всегда говорила, что все эти высшие образования ни к чему. Посмотри на Лидочку! Педагогический институт закончила — по урокам бегала, гроши получала. А вот теперь… Знаешь, сколько она зарабатывает в ресторане? Ты в своей отвратительной конторе в месяц столько не заработаешь, сколько она в вечер… Сейчас страшно выгодно быть кельнершей. Боже, почему ты не кельнерша?… я хочу сказать, почему ты, вообще, сидишь, как байбак, а вокруг… Вот даже амкин сын со своим педи-кэбом…
— Но, Машенька, я же не могу…
— Ах, оставьте меня, оставьте! Жизнь уходит!…
Потом слышны тихие всхлипыванья и прерывистый голос:
— Марьи Ивановны сын… он в этом кабаре «Синий тюльпан» на тромбоне играет… и он вчера за один вечер… пятьсот… пятьсот тысяч заработал. Боже, почему ты… почему ты не играешь на тромбоне?
— Но, Машенька, ведь я…
— Оставьте меня! Оставьте! Жизнь уходит.
Вчера в магазине очень долго пришлось ждать, пока отрежут полфунта колбасы. Покупатели стояли хмурой толпой и ждали, а хозяин носился как безумный, правой рукой заворачивал сыр одному, левой резал колбасу другому, и вообще проявлял такие чудеса знания своего дела, что они почти граничили с жонглерством. Раньше у него были помощницы, две девушки, продавщицы. Где они — никто не спрашивал. Картина была ясна. («…Вы знаете, сколько сейчас зарабатывают кельнерши?»). Из всего магазинного штата осталась лишь пожилая кассирша, но по всему ее поведению чувствовалось, что и она на отлете. Она вертела ручку кассы с такой яростью, что становилось страшно за ручку и за эту немолодую, но темпераментную женщину.
— Получите 34 тысячи! — выкрикивал хозяин и поворачивался к полке, откуда доставал зубами какую-то банку (руки его в это время лихорадочно резали).
— Тррр, — говорила ручка кассы.
Близ стоящим было слышно бормотанье кассирши:
— Как собака, — говорила она, — до семи вечера, вам пять сдачи… за какие-то 400 тысяч… ищите себе другую… тррр… другие за пять минут работы… трр… эти деньги сделают, а я… как собака… тррр… мелочи нет, я вам талончик на двести дам… трр…
На улице зажигались огни и малолетние нищие хватали за штаны проходящих мимо американских матросов. Педикэбщики выглядели, как гончие собаки, делающие стойку.
— Н-да, — сказала моя спутница. — Завтра понедельник. Опять в контору. Опять за миллион сиарби.
И неожиданно добавила:
— Как собака… тррр…
— Что с вами?
— Нет, ничего. Это на меня кассирша подействовала. Н-да. А она завтра обязательно уйдет. У нее вид решительный. Интересно, на какое амплуа? И интересно, что будет делать одинокий хозяин? Вертеть ручку кассы ногой?
Дома все было по-прежнему. Бывшая учительница (теперь кельнерша) собиралась на работу, бывший инженер (теперь шофер) с работы возвращался, а за стеной Машенька говорила своему мужу:
— Ты же в детстве играл на рояли!
— Ну?
— Ну, так сын Марьи Ивановны говорил, что у них пианист заболел. Попробуй! Им все равно. Им лишь бы как-нибудь. Они-же по большей части пьяные…
— Но, Машенька… но как же я…
— Ах, оставьте меня, оставьте!..
НАДОЕЛО
…По дороге встретили девушку в красных туфлях под руку с военным. Так как таких девушек, таких туфель и таких военных по дороге попадалось великое множество, то внимания на это никто не обратил и все продолжали громко говорить о дороговизне, о том, какие теперь курить сигареты и как вообще жить. Но когда встретили хорошенькую девушку под руку не с военным, а с каким-то бедно одетым штатским, то все очень удивились, несколько раз оглянулись и сказали:
— Странно! Муж он ей, что ли? И о чем она думает? Столько в городе американцев!..
Потом встретили еще одну девушку, которая несла в руках маленький саквояжик и быстро шагала на стоптанных каблуках, и кто-то сказал, что она маникюрша, а все остальные удивлялись и говорили:
