Сергей Заплавный - Запев
— И много в мастерских… подглотов?
— Прежде всего — умельцы. Добились поблажек, привилегий и держатся за них. Эти по слову мастера землю носами рыть будут. Примерно каждый десятый. А доносчиков поприжали. Сколько их, трудно сказать. Думаю, единицы. Но лучше поостеречься.
Свою бывшую артель Петр отыскал за штабелями поковок. Молотобойцы харчевали, разложив еду на железных листах. Кузнецов с ними, как всегда, не было: они обедали отдельно.
— Здорово, бойцы! — поприветствовал Петр старых знакомых и громко пояснил Ульянову: — Хочу представить наипервейших кулачных бойцов — с Елизаветинской улицы и с улицы Зимина. Над богомоловскими в праздничные сшибки всегда верх держат.
Это получилось у него само собой, без подготовки. Надо же как-то начинать разговор, вот и начал.
Молотобойцы заулыбались, услышав похвалу.
— У богомоловских такие рожи, — сказал одни. — Сами на оплеуху напрашиваются. Без праздников! Тоже мне — улица…
— Оно верно, — поддакнул другой. — Слабы против наших! — и похвастал: — Другой раз надумали идти на Резерв — против Волынкиной деревни. Може, текстиля покрепче будут?..
Петр заметил: только Василий Богатырев никак не откликнулся на его слова — сидит, яйцо колупает, смотрит отрешенно. Мягкие, рассыпчатые волосы подвязаны сыромятным ремешком. Глаза большие, девичьи, с длинными ресницами. Тщедушен на вид, совсем не по фамилии. На самом деле Богатырев скроен крепко, а где силы недостанет, сметкой возьмет, ловкостью, отчаянным упорством.
— Приятного аппетита, Василий Алексеевич, — сказал ему Петр. — Что сесть не предложишь?
— А садитесь, коли не из брезгунов!
Богатырев молод, чуть старше Петра, но по его знаку поспешно снялись со своего места два молотобойца. И возрастом, и телосложением они куда крепче Василия, а вот ведь — слушаются.
Было время, Петр сблизился с Богатыревым, попробовал растолковать ему первые главы «Капитала», да тот отказался: «Не по мне твоя математика, Петя. Лучше на девок тратиться буду либо наниколюсь до соплей…»
Давно не виделись. Неужели ничего не изменилось с той поры?
Богатырев раскромсал ножом пирог с грибами, придвинул Петру. Тот взял долю, сел:
— Ну-ка, отпробуем. Вку-усный…
Владимир Ильич последовал его примеру. Молотобойцам это понравилось. Они почувствовали себя свободнее.
— Как же все-таки идет кулачный бой? — спросил Ульянов.
— Обыкновенно, — ответил детина в мятой войлочной шляпе. — Собирается стенка на стенку. Спервоначалу — мальцы. Ети заядлые, у их свои номера. После уж мы идем… Тут главное стать сила по силе. Стали. Сперва шутки шутим, толкаемся. Злости сразу-то нету, откуда? Разогреться надо. Разогрелись. Но все по уговору: кто сидит или лег — не касаемый! Хлестать только с лица, без подлости. А когда кровь упала, не всякий про уговор помнит. Тут берегись: или ты задашь феферу, или тебя сомнут. Крутиться надо, некрученый назавтрева на работу но выйдет, не потянет.
— И как тогда?
— Понятно как — откупаться от мастера надо.
— Накладно?
— Накладно. Какие так долго хворают!
— Тоже рабочие люди?
— Понятное дело. Баре в наши дела не касаются, — не без вызова ухмыльнулся детина. — У их на ето кишка слабая.
— Стало быть, рабочий бьет рабочего и считает это «своим делом»? А зачем?
Сделалось тихо. Молотобойцы перестали жевать, с удивлением воззрились на Ульянова. Такого поворота в разговоре они не ожидали.
— Как зачем? — возмутился молотобоец в шляпе. — Для порядка!
— Любопытный порядок, не правда ли?
— Так ведь не мы его завели!
— Правильно, — согласился Владимир Ильич. — А калечите друг друга — вы. И что же полиция, не мешает?
— Мешает, как не мешает! По первости-то ее нет: делает нам поблажку. После, когда каша верхом идет, тут конные люди и айда! По правде сказать, стараются не сильно, больше для отвода глаз. Им тоже интересно, куда сила покажет.
— Какие милые люди, — похвалил Ульянов. — Им интересно!
Издевка попала в больное место. Даже Богатырев не удержал на лице невозмутимости: ресницы его дрогнули, губы сжались.
— Чего ж это получается? — набычился молотобоец в шляпе. — Сначала, дескать, бойцы… А теперь… Понять не могу, куды вы клоните?
— Никуда, совершенно никуда. Я просто задаю вопросы. Вы сами на них отвечаете. Можете этого не делать, воля ваша.
— Пущай говорит! — раздались голоса. — Жалко, что ли?
— Кто скажет, а каким образом поведет себя полиция, если вас, к примеру, ущемят в расценках, а вы прекратите работу и будете стоять на своем? — не заставил себя упрашивать Ульянов.
— Если бы да кабы, да росли б на печи бобы, — запричитал уязвленный детина.
— Не зуди, — посоветовал ему Богатырев и за всех ответил: — Тут они постараются на совесть — войной пойдут.
— Против рабочих? — уточнил Ульянов. — Зная, что они ничего лишнего не требуют? Тоже, выходит, стенка?
— Аи правда, — запереглядывались молотобойцы. — Стенка!
— Вот видите, — сплел пальцы на колене Владимир Ильич. — У рабочих одни и те же беды, одни и те же вопросы. Стоит ли усложнять себе и без того тяжелую жизнь? Ответьте себе, пожалуйста, на этот вопрос, прежде чем идти на Резерв против текстилей или против жителей Богомоловскон улицы, таких же, как вы, тружеников…
С кулачных боев разговор перекинулся на заводские порядки.
Никогда прежде Петр не видел Старика в заводской обстановке. Теперь увидел. Беседуя с рабочими, Владимир Ильич не подделывался под них, речь не упрощал, добротной одежды своей не стыдился. Оп был увлечен, а потому естествен. Оп спрашивал, а получалось — убеждал.
Заметив, что обеденное время кончается и молотобойцам пора вздувать пригасший огонь, Ульянов начал прощаться:
— Спасибо за угощение, за разговор! Доброго вам рождества!
Богатырев пошел проводить гостей. Придержав Петра у двери, понизил голос:
— Понадобится что, дай знать, — и добавил: — Вот это математика, ёкан-бокан! Не то что твой «Капитал»!
У механической мастерской их ожидали Анна Ильинична, Чеботарев и Карамышев.
— Петр Иванович уж беспокоиться начал, — сообщил Чеботарев. — Его можно попять, на нем вся ответственность.
— Ничего я не начал, — возразил Карамышев, — мало ли чего, — и кинул в рот сразу несколько семечек.
— Тогда не будем медлить, продолжим наши хождения…
Осмотр Путиловского завода они закончили в сумерки, когда заводской колокол ударил шабаш и рабочие начали снимать с досок свои номерные знаки. К проходной шагали в общем потоке, усталые, но возбужденные. Особенно Петр. Ведь это был не обычный день, а день его рождения.
