Петр Вершигора - Рейд на Сан и Вислу
— А приходит наша разведка и докладывает: возле Мозыря видели пять пароходов. Тут наш подполковник взъерепенился. Хотел второй раз до Мозыря разведку погнать, уточнить, куда остальные делись: было двадцать шесть штук, а осталось всего пять. Но как раз в тот момент дед с комиссаром к разведчикам зашли. Ковпак послушал–послушал и говорит: «Слухай, Петро, на що хлопцы будут зря ноги бить? Цэ ж тоби не океан». — «И даже не Азовское море или, скажем, Сиваши какие», — поддакнул комиссар. «А цэ ж всего–навсего речка». — «А речка всегда течет в одну сторону», — говорит комиссар. «Никуды они от нас не денутся, — решает дед. — Все судна–пароходы мимо проплывут. Вот мы на них тут и подывымось. Потопим, а потом уже и посчитаем».
Подождав, пока в огонь подбросили новую порцию лучины, Цымбал продолжал:
— Ну, про тот бой вам хлопцы еще не раз расскажут во всей подробности, а я обскажу, как Мыкола Солдатенко там отличился. Был он тогда командиром орудия. Орудие, конечно, партизанское, без панорамы. Но он и с таким управлялся неплохо. Присядет возле пушки, через ствол наводку точную сделает, снаряд в казенник да как шандарахнет… В общем, приспособил Мыкола свое орудие среди штабелей сплавного леса — примечайте, на самом берегу были те штабеля. Удобно замаскировали пушку, окопались и сидят. Ждут… О, тут вже должен я вам его характер обрисовать. В полный рост портрет–фото, ну и натура какая. Впрочем, рост Мыколы вы сами видели. Длинный он ростом, но худ. Это не то что Кульбака наш глуховский или, скажем, грузин Давид Бакрадзе. Те в плечах ширше будут. А у грузина еще и нога — сапоги номер сорок семь требует… Солдатенко ж как жердина. И характера молчаливого, хотя политруком роты уже в Карпаты ходил.
— Какой же из молчуна политрук? — спросил кто–то из олевцев. — Ни доклада сделать, ни беседы провести…
— В засаде с ним хорошо сидеть, — вздохнул Платон Воронько. — Или на диверсии.
— Так — то в засаде!.. А как на политработе управляется с таким характером? — удивился Слупский.
— Тут не в разговорах, товарищ лейтенант, дело. Тут зависит, кто с каким подходом к бойцам–партизанам… И главное — к мирному народу. В общем, какой из него политрук, я сам не знаю. Об этом начальство пусть раздумывает. Им виднее. Но что молчун он, так это точно. И, кроме всего прочего, украинец. Слобожанин наш.
— Упрям? — уточнил венгр Тоут.
— Не то чтоб без толку упертый, а так, можно сказать, настырный, и привычка у него знаешь какая? Вот задают ему, скажем, вопрос. Он встанет, как колодезный журавель, выпрямится, ногами посучит — видать, думка у него от ног вверх идет, — настоящий рейдовый партизан. Потолчет, значит, землю немного, подумает с минуту. Затем вытянет правую руку кверху, шапку на лоб сдвинет, постоит–постоит. Два пальца на это самое место сзади шапки покладет. По–украински оно потылицей называется. Ну, почешет потылицу еще с минуту, а потом уже и скажет слова два — три, от силы пять. И замолчит.
— На полчаса?
— Как когда. Когда и на час. А то, может, и на целый день. Твердый человек. Комиссар его на переговоры с бандеровцами посылал. На Горьгни и на Случи. С Ганькой да с Бородой — втроем. Ковпак тогда говорил комиссару: «Правильная делегация, хай они попробуют з Мыколы слово вытянуть. Цей лышнего не скаже. Подорвутся, пока из него вытянут не то чтоб секрет какой, а и просто балачку про погоду или там про другие нейтральные дела. А Борода — обкрутыть Бандеру круг пальця, цей и выбрешется…»
— Так шо ж все–таки на Припяти? И выговор и благодарность, говоришь? Как же он их схлопотал? — перебил опять Платон Воронько.
— Поставил, значит, Мыкола расчет и пушку между штабелей. Подчиненные номера у него шустро действовали, без единого слова команды. Как–то они научились своего командира по носу, по пальцам разбирать. Нагнулся Мыкола, через ствол глянул и замер. Одни только пальцы ходят по системе наводки. А сам будто прилип к орудию. Чуть–чуть ногой шевельнет — мигом хлопцы правило налево. Нижним бюстом Мыкола поведет — враз укопали. Подбородком своим кивнул кверху — хлопцы снаряд в пушку р–раз — готов. А в конце цей подготовки Мыкола вынул пистолет и вступительную речь сказал.
— Объяснил, значит, задачу?
— Ага. «Хлопцы, будем топить хлот». А снарядов для пушки было у него тилько восемь штук. Потому и пришлось Мыколе речь держать.
— Раз снарядов в обрез, тут уже без речи не обойдешься, — засмеялся кто–то из связных.
На него зашикали, а Цымбал продолжал:
— Конечно. Пистолетом помахал и каже: «Як хто мне без команды стрельнэ, так девять грамм между глаз… Понятно? Мелочь там всякую — катера или баржи, то хай бронебойщики и минометчики кончают. А мы будем топить самый бильший пароход. Вольно! По номерам разойдись!..» А номера стоят как истуканы, глаза повылупили. Такой длинной речи от своего командира им никогда слыхать не приходилось… Однако скоро опамятовались и стали ждать. Лежат на песочке, загорают.
— Понятно, — засмеялся нетерпеливый Вася Коробко, — прозевали, и за это выговор Мыколе?..
— Подожди, не лезь поперед батька…
— Значит, пушка Мыколы и наша вторая рота на самом берегу. Ну, а сбоку Аревичей, на песчаной высотке, возле сосенок, комиссар наблюдательный пункт выбрал. И дед наш туда вышел. Глядят. Припять как на ладошке оттуда. Ближе к полудню показались на реке дымки. Потом загудело. Стали сиренами они перекликаться. Гундосые у них такие гудки, не то что наши на Днепре или на Волге. Ковпак матюкнулся. Связные сразу во все стороны, к реке. Поняли, значит, команду: приготовиться, без приказа не стрелять, запускать их в мешок огневой. Уже два глиссера — один настоящий, второй так, на катерок смахивает, дымит на угле или, может быть, на мазуте — мимо нашей роты проскочили. Молчим. Прошел еще один пароходишко, небольшой, вроде буксира. Не стреляем. Баржа самоходная плывет, и на палубе у нее полно пехоты. Как потом оказалось, рота речной полиции была там погружена. Ну, тут дали команду, и сразу со станкачей и ручников ту палубу зачали стричь да минами накрыли. Полицаи в воду прыгают, плывут к берегу, а их тут автоматами… Вслед за баржей еще один буксиришко и один катерок проскочили вниз. Там их Кульбака потопит, думаем, — стоял батальон Кульбаки ниже, у самого моста.
— А говорил — всего пять пароходов?! — не выдержал опять Вася Коробко. — Уже шесть получается…
Цымбал отмахнулся:
— Говорил же я вам, що вначале двадцать шесть насчитали, а к концу только пять оказалось: точных данных разведка не добыла… Так вот шесть штук прошло, а може, и семь, но упомню. А Мыкола молчит. Дед стоит на своем наблюдательном, в бинокль смотрит. Бой в самом разгаре. Он и опрашивает комиссара: «А що это наша пушка не стреляе?» Комиссар не отзывается. «А ну, малой, скачи выясни и доложи, почему пушка не стреляет»… «Малой» — это связной наш, Семенистый Михаил Кузьмич. Самый шустрый!.. Тот, конечно, на коня и — галопом в пойму. И как раз в это время на реке показался самый большой пароход. «Лейпциг» его название было. Мыкола встал во весь свой длинный рост, прижался к казеннику, руку на наводку положил. «О цэ наш», — молвит. Номера замерли. А Мыкола подпустил пароход поближе и одним снарядом как даст ему прямо в машинное отделение. Капитан, видать, хотел пластырь на пробоину поставить, рулем судно на правый борт положил. Но не рассчитал, повернул слишком круто вправо и на мель посадил своего «Лейпцига». Мыкола опять встал во весь свой рост и говорит: «Этому хватит!» А «малой» по лугу скачет во весь опор. Осталось ему до Мыколы метров сто, как с того «Лейпцига» очередь из пулемета. «Малой» — кубарем с коня. Руднев смотрит с НП в бинокль. «Не видно — убило чи ранило малого?.. Или, может быть, сам спешился?» Рассвирепел тут Ковпак: «Комиссар, я до пушки, порядок наводить». На коня вскочил и — галопом к тем штабелям сплавного леса. Но скачет хитро, зигзагом, вдоль складок на луговине. Доскакал. На полном ходу с коня слетел, бросил поводья за штабелем леса и с нагайкой подбегает к пушкарям: «Сметанники! Туды–растуды и обратно! Кто командир орудия?» Мыкола встает во весь свой длинный рост. Под козырек взял. «Почему пушка не стреляе?» — кипит Ковпак и плеткой перед самым носом Мыколы размахивает. Мыкола вже хочет ответить, но ему надо вперед подумать минуты две.
