Моисей Кроль - Страницы моей жизни
Так наша организация росла и усиливалась. Вели мы дело весьма конспиративно, настолько, что даже группа старых видных народовольцев, живших за границей, не была достаточно осведомлена о нашей деятельности. Мы ждали случая, чтобы можно было через вполне верного человека сообщить им о том, что нами уже сделано, и о наших планах на будущее.
Тем временем эта заграничная группа народовольцев решила сделать новую попытку возродить «Народную волю»: для этой цели она в декабре 1885 года командировала в Россию известного революционера Сергея Александровича Иванова. Как и следовало ожидать, Иванов не имел представления ни о состоявшемся съезде в Екатеринославе, ни о возникновении нашего Исполнительного комитета. Только случайно, встретившись в Екатеринославе с Оржихом, он узнал о нашем существовании и о том, что нам удалось сделать для восстановления деятельности партии.
Когда же он увидел №№ 11–12 «Народной воли», он не поверил своим глазам.
Так как Оржих собирался поехать по делам партии в Москву и Петербург, а Иванов также имел серьезные поручения в эти города, то они предприняли эту поездку вместе – оба полные самых радужных надежд. Казалось, что работа партии так хорошо наладилась, что ее ждали в будущем большие успехи, но меч жандармов уже был над нею занесен.
В декабре 1885 года в Петербурге был арестован революционер Елько. Он играл на юге России довольно видную роль и знал, конечно, некоторых членов нашего Исполнительного комитета. Арест и перспектива каторги его сильно испугали; чтобы себя спасти, он стал предателем: он сообщил жандармам все, что знал о нашей организации.
Но беда никогда не приходит одна. В январе 1886 года был арестован в Петербурге Иванов, а в феврале мы получили шифрованное письмо, в котором нам сообщали, что 23 января жандармы нагрянули на квартиру, где помещалась таганрогская типография, и арестовали почти всех работавших в ней.
Мы были потрясены этим известием. Но удары следовали за ударами. 22 февраля жандармы, по-видимому выследив Оржиха, произвели обыск у Полякова в Екатеринославе. Поляков был арестован и вместе с ним Оржих, который был застигнут у него. Тогда же были арестованы Тиличеев и Ясевич-Петрович. Однако работа наша не приостановилась. У нас была в запасе новочеркасская типография. Все ждали выхода 13-го номера «Народной воли». И он вышел бы в феврале месяце, но при аресте Оржиха у него забрали весь заготовленный для номера материал. Пришлось заняться подготовкой нового материала.
Затем, чтобы показать жандармам, что провал таганрогской типографии не выбил оружия из наших рук, Богораз и Захар Коган отпечатали в новочеркасской типографии сообщение партии о захвате таганрогской типографии, и, вклеив этот листок и оставшиеся экземпляры книжки «Борьба Общественных Сил в России», разослали их в большом количестве в разные города, в том числе в Таганрог, в жандармское управление.
Это сообщение произвело чрезвычайный эффект как на публику, так и на жандармов.
Все же мы от себя не скрывали, что провал таганрогской типографии и аресты вышеназванных лиц были для нас страшным ударом: мы потеряли почти половину нашего Исполнительного комитета и ряд очень ценных сотрудников. Новочеркасскую типографию пришлось из предосторожности временно закрыть. Машины и шрифты были вывезены в деревню и зарыты в землю. Богораз и Коган предприняли поездку для сбора денег и для приискания нового надежного места для установки типографии.
Пашинский в ожидании момента, когда такое место будет найдено, поселился снова в Одессе, где наша работа не прерывалась.
Наступил апрель 1886 года. Штернберг, окончивший курс юридического факультета, стал готовиться к выпускным экзаменам. Тяжелое положение, в котором оказалась партия, требовало от нас огромного напряжения наших сил – забот и хлопот было хоть отбавляй. Легко себе представить, какую силу воли и какую энергию должен был проявить Штернберг, чтобы совместить революционную работу с университетскими занятиями. Однако он отлично справился и с той, и с другой задачей.
27 апреля к нам нагрянули жандармы и произвели у нас самый тщательный обыск. Не найдя у нас ничего компрометирующего, они все же заявили Штернбергу, что он, по распоряжению из Петербурга, подлежит безусловному аресту. Мы переглянулись с Штернбергом, мысленно спрашивая друг друга: «Почему арестовывают его одного и почему по распоряжению из Петербурга?»
По тому, как вели себя жандармы, было ясно, что против Штернберга возводятся очень тяжкие обвинения, но какие – это осталось тайной.
Мы простились с глубокой печалью, и Штернберга отвели в одесскую тюрьму. О том, чтобы разрешить мне свидание с ним, жандармы и слышать не хотели.
Через несколько недель я узнал причину ареста Штернберга. Дело в том, что у меня была в Одессе хорошая знакомая, простая женщина, но умная и серьезная, на которую можно было вполне положиться. Содержала она небольшую мелочную лавочку недалеко от нас. И вот в 1885 году мне пришла мысль в голову, что лавочку этой женщины можно использовать как место для явок. Я, конечно, спросил ее, согласна ли она, чтобы мы использовали ее лавочку в конспиративных целях. Объяснил я ей при этом, в чем будет заключаться ее помощь, и предупредил, что, давая нам свое разрешение, она подвергается большому риску. Выслушав меня, эта славная женщина, Эйда Тросман, безоговорочно приняла мое предложение.
Штернберг, конечно, сообщил членам Исполнительного комитета о нашей явке в Одессе, а так как комитет постановил, чтобы ни один адрес, ни одна явка, и ни один пароль никоим образом не записывались даже в шифрованном виде, а заучивались наизусть, то мы были убеждены, что одесская явка нам окажет большую услугу.
К сожалению, кто-то постановление комитета нарушил, так как через пару месяцев после ареста Штернберга лавочницу вызвали в жандармское управление и предложили рассказать «откровенно», кому она дала свой адрес и с какой целью.
Лавочница сделала удивленное лицо и заявила, что не понимает, чего от нее хотят: никому она адреса своего не давала, а потому ничего объяснить не может. На нее кричали, топали ногами, грозили Сибирью, но она невозмутимо повторяла, что не понимает, чего от нее хотят.
Несколько раз ее вызывали жандармы, и каждый раз мучили расспросами, кричали, грозили, но безрезультатно, и ее наконец оставили в покое.
Само собой разумеется, что лавочница держала меня в курсе этих допросов, и для меня стало ясно, что ее адрес был кем-то записан и найден у этого лица во время ареста. Признаюсь, что я это лицо строго осуждал за нарушение дисциплины, тем более что, как я был убежден, результатом этой непростительной неосторожности были также провал таганрогской типографии, арест Оржиха, Штернберга и многих других.
