Нина Соболева - Год рождения тысяча девятьсот двадцать третий
Понимаю, что это подарок, а как говорится, «дареному коню в зубы не смотрят»… Но ведь все же, те, кто печатал эти стихи, их читал… Интересно, а Сталин их читает?
И еще интересно: подписали это письмо 200 тысяч человек, так неужели все они прочитали эти длинные стихи, прежде чем их подписать? И как проводили читку и сбор подписей — по всем поселкам, по всем предприятиям и колхозам?
19 ноября» 1940 г.
На прошлой неделе поссорилась с Костей, и он до сих пор не звонил мне. Мы тогда договорились, что в воскресенье встретимся с ним в Детском селе, возле Лицея. Он приедет на мотороллере (закончил еще одну модель, и это был испытательный маршрут). Дело в том, что я теперь по воскресеньям езжу с родителями на базу отдыха. Раньше мы ездили в Сосновый домик в Петергоф (это когда папа работал в Райкоме), а после того, как папу перевели в Обком партии, мы ездим в Детское село, где обкомовская дача помещается в прекрасном особняке кого-то из великих князей. Это двухэтажный замок, с башенками и амбразурами, с небольшим парком. Весь участок дачи огорожен высоким каменным забором, у ворот вахтер, и когда я еще летом ездила с девчонками в Детское и проходила по этой уличке, то даже и не подозревала, что за скучным забором скрывается такая красота. Прекрасно и внутри здания — большой холл, зимний садик с фонтанчиком, гостиная с камином, бильярдная. Каждой семье определяют по спальне (приезжают с субботы), там полированная мебель и ковры на полу. Но особенно хороши ванные. Одна на 1-ом этаже, другая — на 2-ом, большущие, облицованные голубым мрамором, с бассейном посередине. В общем, все в несколько раз лучше, чем в Сосновом домике. Но зато и публика здесь собирается еще более важная, чем там, и папа явно чувствует себя среди них неловко, а мы с мамой — и подавно. Папа играет на бильярде или в шахматы, а мы с мамой ни с кем из «дам» не знакомы (они как-то сами по себе, в своей компании), и стараемся весь день, между завтраком и обедом, гулять вокруг дачи, а если плохая погода — читаем.
Я говорила Косте, что езжу с родителями на базу отдыха, и он смирился с тем, что воскресные дни я занята. А в этот раз мы с ним сначала погуляли по Детскому (роллер вел за руль, или ехал почти рядом со мной на самой тихой скорости, или разгонялся и потом возвращался ко мне — на его машину все оборачивались и один дядька даже привязался, где такую достал, да неужели 90 км/час выжимает?). И Костя демонстрировал возможности своей машины. Но потом в моторе что-то испортилось, и мы направились к вокзалу, чтобы ему ехать на электричке. По дороге к вокзалу Костя довел меня до ворот дачи этой, и вдруг впервые до него дошло, что дача эта не простая. Особенно возмутил его вахтер у ворот и количество легковых машин в переулке (на поезде, с простым людом ездить, значит, гнушаются!). Да и весь замок с башенками и флюгерами, видневшимися над глухой каменной стеной, конечно, тоже не был похож на обычную «базу отдыха». А я еще имела глупость рассказать о зимнем садике и похвалилась ваннами, что мол, теперь, вместо того, чтобы в субботу стоять по часу в нашу баню на 1-ой Красноармейской, мы приезжаем сюда пораньше и успеваем выкупаться до того, как приедет основное «начальство». И тут все возмущение Кости «советскими барами» (?) обрушилось на меня!.. Я слушала его и возразить мне было нечего. В общем, он прав. Чувство неловкости за то, что я вместе с папой и мамой действительно стала вхожа (как пишут в романах) в «высшее общество», у меня было еще и в прошлом году, когда мы ездили на Петергофскую базу. Но постепенно это чувство притупилось, и я просто радовалась каждый раз поездке, где можно так хорошо отдохнуть. А теперь, когда все еще шикарнее, а люди, приезжающие туда (и мы тоже), обслуживаются горничными, официантами, банщицами, — все это действительно похоже на «барскую жизнь». Отповедь Кости испортила мне настроение, и я пыталась как-то по-глупому оправдаться, мол, «ну а я-то в чем виновата…». Костя оборвал меня, резко повернулся и ушел.
А в это воскресенье я снова ездила с родителями в Детское и невольно замечала и то, как подобострастно здоровается с «гостями» мойщица ванной, и как многие за ужином были навеселе (подавали и вино), и какой у папы непривычно извиняющийся тон, когда он говорит со своим начальником отдела, и как мама стесняется своего платья… И было мне тоскливо и стыдно. В следующий раз под предлогом подготовки к контрольной в Детское не поеду.
28 ноября 1940 г.
В газетах:
Призыв в ремесленные училища закончен (в РУ за 15 дней призвано 601378 человек).
В числе этих призванных несколько десятков старшеклассников из нашей школы. Из нашего класса ушло шестеро. Вроде все правильно, нужно пополнять ряды рабочих, но почему-то грустно. Между прочим и Костя чуть не попал в училище, да мать уговорила отца дать закончить Косте школу, а тогда уж пойдет работать, так как институт теперь платный, и на это их зарплаты не хватит. (С Костей мы уже помирились — он мне позвонил и сказал, что пришел к выводу, что я, пожалуй, не виновата, так как дети за родителей не отвечают. Но он будет меня перевоспитывать. На том и порешили).
Ходила с Адкой на концерт в Филармонию. В программе были: 6-я симфония и 1-й концерт Бетховена. Впечатление какого-то ошеломления, так это прекрасно. Публика в Филармонии какая-то особенная: скромно одеты, сдержанны, многие знакомы друг с другом. Но зато как слушают музыку! Будто забывают все вокруг. Очень интересно было наблюдать за лицами, но скоро я сама целиком окунулась в музыку и тоже забыла обо всем. Молодец Ада — у нее абонемент, и она регулярно посещает эти концерты. Знания музыки пригодятся ей на кино-режиссерском факультете, куда она твердо решила идти. И не только решила, но и готовится. А я — и не решила ничего, и не готовлюсь. А учусь даже хуже, чем в прошлый год… Что-то уж очень мне хочется плюнуть на все, Бросить школу и начать работать… Но где? И что я умею? Если б приобрести специальность какую-нибудь, лишь бы побыстрее. Главное, чтоб стать самостоятельной и чтоб папа не мог больше попрекать, что я еще «и копейки не заработала», а теперь, когда за учебный год на меня потратят сразу 400 рублей, и совсем тошно…
У меня все ухудшаются отношения с папой. Недавно у нас был скандал, и он теперь со мной не разговаривает. И оттого в доме гнетущая атмосфера и хочется уйти куда глаза глядят. А все из-за того, что он решил еженедельно контролировать меня, но когда увидел в дневнике две тройки — раскричался. Я огрызнулась, сказала, что это текущие отметки и к концу четверти, «можешь быть спокоен», исправлю. Вот эти слова его особенно рассердили, и он начал кричать, что я «на вечеринки и на Эрмитаж нахожу время, а на уроки — нет». Ну, «вечеринки» — это на счет того, что мы с Костей теперь ходим по субботам в Дом пионеров на танцевальные вечера старшеклассников и поэтому (и не только поэтому) я перестала ездить с родителями в Детское село на базу отдыха. Один раз они уехали туда без меня, но зато к нам приехала бабушка из Лигова, с ночевкой (явно по их просьбе). И это очень меня оскорбило — будто я нуждаюсь в «охране», Костя ко мне и так никогда не приходит. Да и домой я возвращаюсь всегда не позднее одиннадцати. Так пришла и на этот раз и подчеркнула бабушке, что, мол, тревоги о моей нравственности напрасны. Ну, тут бабушка выдала мне несколько «житейских истин» (услышала бы мама, возмутилась бы — бабушка все называет своими словами); я молча забаррикадировалась своей ширмой и легла спать, а бабушка еще долго ворчала на счет «современной молодежи». Когда вернулись родители, бабушка, видно, им во всем отчиталась и отказалась впредь караулить меня. А на следующее воскресенье получилось так, что уже папа по какой-то причине не мог ехать в Детское, а мне надо было в Эрмитаж (мы проводили зачетные экскурсии со школьниками). Папа тут сразу ко мне прицепился: «За уроки еще не садилась, а уже из дому! Никуда не пойдешь!». Я сказала, что вечером сделаю. Он: «Нет, сначала уроки, а потом всякие твои Эрмитажи!». Ну, и дошло до того, что он схватил мое пальто с вешалки, а я хлопнула дверью и ушла раздетой. День, как на зло, был дождливый и ветреный, пришлось зайти к Люське в нашем подъезде и одолжить у нее куртку. Но я была довольна, что настояла на своем. А когда вернулась, дома гробовая тишина, у мамы заплаканы глаза (ее жалко), папа уткнулся в газеты и даже за обедом не отрывался от них. Я в такой же тишине уселась за уроки, сделала их «на отлично», положила тетради перед ним и, буркнув: «Я иду к Галке, вернусь в 10», — ушла.
