Алексей Волынец - Жданов
Жил Жданов и в доме местного журналиста Гребнева на Соснинской улице. Очевидец, семинарист Николай Буткин, вспоминал: «В Шадринске А.А. жил на нескольких квартирах… Обстановка была самой непритязательной: стол с книгами, два-три стула, простая железная кровать, гитара на стене, несколько открыток и всё. Одно время А.А. с одним из своих товарищей решили пожить на положении дачников, для чего они сняли себе под квартиру садовую беседку… Однако в первую же ночь "дачников" постигла неудача: кто-то, забравшись в сад, украл у товарища хорошую гармошку. Это послужило причиной к отъезду от дачного существования»{67}.
Младшему товарищу Жданова, сочувствовавшему большевикам Коле Буткину было тогда 19 лет. В своей короткой биографии он мог в то время похвастаться Андрею лишь одним — как в прошлом, 1916 году на молебне семинаристов в Тобольском соборе стоял рядом с всесильным и ещё не убитым Гришкой Распутиным, испуганно разглядывая его бороду и алую шёлковую косоворотку. Недоучившийся семинарист Буткин проживёт долгую жизнь, после Гражданской войны окончит медицинский факультет Томского университета, 1945 год встретит начальником крупнейшего на Дальнем Востоке военного госпиталя. Уже в 70-е годы прошлого века, на излёте жизни, он — для себя, не для публикации — напишет несколько десятков листов мемуаров о Шадринске революционных лет, где не раз тепло помянет «остроумное озорство» своего давнего друга Андрея Жданова.
Благодаря Буткину мы можем узнать, как прапорщик Жданов отдыхал от полковых и политических дел весенними и летними вечерами 1917 года:
«Шадринское дачное место — Городище — являлось любимым местом отдыха горожан. Привлекала своеобразная красота этого места. Дачи находились или в бору, или на опушке бора… В жаркий летний день воздух так напоён сосновым запахом, полезным и приятным, что невозможно надышаться…
Исеть около Городища протекала медленно, вода была чистой, что радовало купальщиков. Купальни строились ежегодно.
Красота местности на Городище, дополнительные возможности в виде кумыса, охоты и рыбалки привлекали горожан… Летом 1917 года мы, студенты-шадринцы, как и в прошлые годы, стремились на Городище, но теперь с нами ходили туда ещё А. Жданов, несколько реже — Н. Уфимцев.
Иногда ходили на выходной день, а иногда уходили в субботу с ночевой.
На Городище А. Жданов был неистощим в остроумных выдумках. Всегда весёлый и жизнерадостный, он становился центром нашей компании.
Особенно мы любили петь хором… Песен знали много. Любили песни на слова Некрасова: "Калистратушку", "В полном разгаре страда деревенская", "Коробушку", "Волга, Волга, весной многоводной…" и др. Пели "Замучен тяжёлой неволей", пели "Варшавянку", песни о С. Разине, об Ермаке, украинские песни, но особенно хорошо исполнялся "Вечерний звон". Андрей был очень музыкальным человеком, в его теноровом исполнении эта прекрасная, полная грусти песня звучала очень хорошо. Хор только помогал, подражая колоколу.
Пели час и два. Замолкнет Городище. А иногда нас окружали дачники, просили спеть песню по заказу…»{68}
Как вспоминает Буткин, хотя среди участников таких посиделок на природе и были «товарищи, которые от рюмочки не отказались бы», пьянок не устраивали, ограничиваясь слабоалкогольным кумысом, популярным в этих краях Южного Урала. По старой традиции — шадринская молодёжь считала её студенческой, наверное, не догадываясь о древнем языческом истоке, — на берегу реки иногда разжигали большой костёр и прыгали через него. Спустя более полувека Буткин вспомнил: «Один раз попытался прыгнуть и Андрей Жданов, но так неудачно, что хотя из костра выбрался самостоятельно, но шинель несколько попортил…»{69}
Вот так, вполне интеллигентно развлекался с друзьями будущий идеолог самой грозной диктатуры XX века. А ведь в его жизни тогда была ещё и гимназистка Зинаида Кондратьева, весеннее знакомство с которой к лету превратилось в настоящую любовь. Увы, подробности их шадринских свиданий нам уже никогда не станут известны — но пусть это и останется личной тайной двух молодых людей тех лет. Впрочем, нам известна одна история, которую девушка Зинаида рассказала юноше Андрею, — на тот момент это оставалось самым страшным приключением юной гимназистки.
За два года до их знакомства, зимой 1915 года, Шадринск потрясло дерзкое ограбление: налётчики в чёрных масках «обнесли» квартиру одного из местных предпринимателей. Целью следующего налёта оказалось домовладение купчихи Павловой. Именно в её доме снимали квартиру в складчину пять гимназисток, среди них сестры Татьяна и Зинаида Кондратьевы. При попытке ограбить кондитерскую Павловой шадринских гангстеров и задержали. К удивлению всего города, главой шайки, именовавшей себя в романтических традициях Серебряного века «пиковыми валетами», был лучший ученик местного реального училища, сын единственного городского адвоката, а наводчицей у «валетов» оказалась одноклассница и соседка Зинаиды по комнате…
В те дни, когда социал-демократ Жданов участвовал в организации Шадринского совета и гулял с любимой на берегу Исети, в недалёком селе Осиновском, где жили родители Зинаиды, местные крестьяне в четверг на Троицкую неделю традиционно отмечали день «лихорадки». В этот своеобразный «праздник» в Осиновку приходили молодые девушки из соседних деревень, наряженные в костюмы всякой нечисти, и вместе с местной молодёжью, тоже замаскированной под чертей и леших, гуляли по селу с песнями и плясками, наигрывая при этом в тазы, вёдра и лукошки. Местное поверье утверждало, что принимающих участие в этом празднике не тронет лихорадка. Совсем рядом сосуществовали мечты о социализме по Марксу и древние, даже не христианские, а ещё полуязыческие обычаи…
В начале июля 1917 года в Петербурге произошли известные июльские события, когда большевики Ленина вместе с союзниками из левых эсеров и анархистов впервые открыто столкнулись с Временным правительством. В провинции это откликнулось резким обострением отношений большевиков и сочувствующих им групп с большинством политических сил, которые всё ещё поддерживали «временных».
Не обошло эхо петроградских событий и лично Жданова. В 1920-е годы он так писал об этом: «В июле 1917 года я был исключён из среды офицеров 139-го пех. полка и обвинён под хохот всего офицерства в большевизме, после чего снял погоны и с этого времени расчёты с офицерским чином считаю законченными»{70}.
Здесь товарищ Жданов вновь несколько отлакировал события для придания им большей партийности. В действительности официально он будет демобилизован из армии только в декабре 1917 года. В июле же он был исключён не «из офицеров», а из офицерского собрания — «за унижение чести русского офицерства», выразившееся в слишком дружеских отношениях с рядовыми и симпатиях к большевикам. Исключавшие Жданова офицеры не могли знать, что этот странный двадцатилетний прапорщик со временем получит золотые погоны генерал-полковника, вынесет самую страшную городскую осаду в истории человечества и маршалы сильнейшей армии мира будут первыми отдавать ему честь.
