Михаил Каратеев - По следам конквистадоров
Конечно, все эти знакомства носили чисто транзитный характер и были естественны, пока мы еще сохраняли марку русских офицеров. Но с нашим переходом на крестьянское положение они сами по себе почти заглохли. И не потому, что к нам стали относиться хуже, — отдалились от этого общества мы сами: забравшись в лесную глушь, погрязнув в тяжелой работе, обносившись и вскоре оставшись без денег, невозможно было поддерживать светские связи.
Но в то же самое время у нас начали завязываться другие знакомства — с людьми нашего нового круга, которым суждено было в будущем только укрепиться.
Едва распространился слух о приезде нашей группы, в школу явились три крестьянина менонита[6]. От них мы узнали, что в концепсионском районе находится более двадцати семей их единоверцев, в поисках лучшей жизни сбежавших из Чако. Так как ни у кого из них не было средств на какие-нибудь приобретения, почти все поселились в сельве[7], верстах в шестидесяти от Концепсиона и начали расчищать себе участки под посевы. Но этим троим повезло.
Один устроился кем-то вроде сторожа при заброшенном городском ипподроме, где был обеспечен жилищем и небольшим участком пастбища, что позволило ему купить на выплату десяток коров и заняться молочным хозяйством, продукты которого находили, сбыт на концепсионском рынке. Другому посчастливилось найти в лесу покинутую прежним владельцем чакренку (это здесь не такая уж редкость), которую он привел в порядок и уже сделал кое-какие посадки и посевы. Третьему, уехавший на родину миссионер-англичанин оставил во временное пользование хороший дом и усадебное хозяйство в большом селе Велен, верстах в тридцати от Концепсиона. Звали этого менонита Корнелием Васильевичем, он был немного культурнее других и в Чако исполнял обязанности учителя. Дюжий, пышущий здоровьем сорокалетний мужчина, он был исключительно трудолюбив и предприимчив, уже отлично владел не только испанским, но и гуаранийским языком, и в нашей дальнейшей жизни ему было суждено играть крупную роль.
Он охотно брался за все, что могло принести ему хотя бы ничтожный заработок и потому деловые отношения с ним у нас завязались с первого дня знакомства: узнав, что мы ежедневно потребляем литров двадцать молока, он предложил регулярно его доставлять по самой скромной цене, и с немецкой пунктуальностью привозил из своего села, проделывая в каждый конец по двадцать километров. Вскоре он начал возить и хлеб, который нам взялась выпекать его жена; потом стал поставлять и мясо.
Когда кто-нибудь хотел купить лошадь, менонит быстро находил подходящую и по цене, и по качествам. Здесь все ездили на местных «креольских» седлах, с моей точки зрения очень неудобных, — я выразил желание приобрести английское, и он его в скором времени разыскал, так же, как и дамское для моей жены. При его помощи купили мы телеги и многое другое. Конечно, на всех этих сделках он кое-что зарабатывал, но жизнь на каждом шагу показывала, что без его посредничества все это стоило бы нам много дороже. Словом, зная все и всех в этом районе и будучи, не в пример нам, деловым и расторопным человеком, Корнелий Васильевич оказался нашим добрым гением и судьба его за это вознаградила: к тому времени, когда мы окончательно обанкротились (не по его, конечно, вине), он, благодаря тому, что на нас заработал, прочно встал на ноги.
Стоит рассказать и еще об одной встрече с земляками, тем более, что она хорошо иллюстрирует нравы колонизаторов и то общее положение, которое существовало в среде русских старожилов Парагвая.
Однажды кто-то нам сообщил, что в Концепсион приехала новая партия русских колонистов. Генерал был в отъезде и мы, чрезвычайно удивленные, немедленно отправили в город двух человек, чтобы узнать, кто это такие. Выяснилось, что действительно накануне туда прибыла небольшая группа русских крестьян из Литвы с целью осмотреть этот район и приискать место для поселения. Но привезла их другая организация, которую возглавлял конкурент Беляева, полковник Булыгин. По распоряжению последнего, в дом, где остановились эти крестьяне, наших представителей самым бесцеремонным образом не впустили и были приняты все меры, чтобы никаких встреч и разговоров между нами не допустить.
Несколько дней спустя, в порядке осмотра окрестностей, эта группа посетила агрономическую школу. Все мы сидели на балконе и во дворе, когда туда вошло человек пятнадцать крестьян, державшихся плотно сбитой кучкой. Впереди, с каменным лицом, шагал Булыгин, а сзади его помощник; оба, войдя во двор, демонстративно расстегнули кобуры своих револьверов. Подошли к колодцу, возле которого сидело несколько наших, вытянули ведро воды, попробовали на вкус и потолковали об ее качествах, нас как бы вовсе не видя. Булыгин — кадровый офицер и первопоходник, прекрасно зная, что и мы все офицеры, тоже нас «не замечал» и не поздоровался даже с Кермановым. Он был «эрновской» ориентации и тех, кто вольно или невольно соприкоснулся с генералом Беляевым, за рукопожатных людей, очевидно, не считал. Кроме того, он, разумеется, не хотел допустить никакого обмена мнениями между нами и своими подопечными, ибо при этом легко могло выясниться, кого из нас больше надули. Когда я все же улучил удобную минуту и обратился к одному из литовских крестьян с каким-то вопросом, тот испуганно оглянувшись ответил: «Нам говорить с вами не велено, а кто не послухает, тому не дадут земли».
Было забавно и грустно наблюдать эту постыдно-нелепую сцену, особенно являясь не простыми ее свидетелями, а, так сказать, «товаром», из-за которого эти своеобразные дельцы ломали друг с другом копья.
Эта булыгинская группа тут ничего подходящего не нашла и уехала в район Энкарнасиона, где основала колонию «Балтика».
Думаю, что из моего повествования читателю уже вполне ясна подоплека русской колонизации в Парагвае: она проводилась с кондачка, безответственными и достаточно беспринципными дилетантами, которые все свои усилия направляли на то, чтобы так или иначе, не останавливаясь даже перед прямым обманом, завлечь своих соотечественников в Парагвай и поскорее приткнуть на землю, а дальнейшая судьба этих колонистов их фактически не интересовала. Пресловутая «станица имени генерала Беляева», вся построенная на лжи и существовавшая только в рекламе, служит тому достаточно убедительным примером. И если некоторые русские колонии тут все же выжили и окрепли, этим они обязаны кому и чему угодно, только не таким колонизаторам.
Для сопоставления скажу несколько слов о том, как в этих странах проводилась колонизация японская.
Однажды, обедая во французском ресторане, в Концепсионе, я обратил внимание на трех сидевших за соседним столиком японцев, по одежде и по манерам сразу было заметно, что это вполне культурные люди. Хозяйка нас познакомила, все трое отлично говорили по-испански и по-французски. Из разговора выяснилось, что японское правительство командировало их сюда для детального ознакомления с краем и изучения степени его пригодности для японской колонизации. Один из них оказался ученым агрономом, другой доктором медицины, третий инженером. Они обстоятельно исследовали район, не оставив без внимания ни одной мелочи, нашли здешние условия мало благоприятными для земледелия и после этого ни один японский колонист сюда не приезжал.
