Александр Сенкевич - Елена Блаватская
Розенкрейцер Бульвер Литтон — государственный деятель, эрудит, автор знаменитого романа «Раса, которая нас превзойдет» — через десятки лет вдохновит в Германии группу преднацистских мистиков. Романист описал события, людей, психика которых достигла высшей, по сравнению с нашей, стадии эволюции: они будут обладать властью над миром и над собой, которая равняет их с богами; сейчас сверхлюди таятся под землей, в глубоких пещерах, и скоро появятся, чтобы править человечеством.
Существует также предположение, что очаровательный день в Рамсгейте окончился обычной для нее галлюцинацией — настолько опьяняюще подействовал свежий морской бриз на ее воображение. А может быть, она на минуточку увлеклась случайно встреченным на пляже молодым человеком и все ее существо задышало жизнью и счастьем? На эту мысль наводит рисунок на второй странице альбома, изображающий мужчину и женщину на фоне прекрасной летней ночи. Очень романтически и загадочно звучит надпись, сделанная Блаватской под этим рисунком: «Огненные цветы разбросаны по небу. Мужчина сказал женщине: «Я люблю тебя». Эти слова возникли из божественного аромата души».
Если уж совсем бесцеремонно вторгаться в интимный мир Блаватской, то эти слова следует рассматривать как романтическую интерлюдию, связку между ее трепетной мечтательностью и вполне определенным знакомством с человеком из плоти и крови.
Вспомним, что до поездки в Рамсгейт Елена Петровна находилась под опекой княгини Багратион-Мухранской. Долгие, скучные дни с княгиней тянулись томительной, однообразной чередою и довели ее до отчаяния.
Она ждала человека, который придет и даст ей развлечение и духовную пищу. К сожалению, ее любовная история, едва начавшись, тут же закончилась. К такому выводу заставляет прийти запись на третьей странице альбома: «Любовь — это отвратительный сон, а счастье существует разве что в подчинении сверхъестественным силам». Открыв альбом на четвертой странице, находим имя и лондонский адрес нового человека — капитана Миллера, драгуна. Теперь уже невозможно узнать, был ли именно он причиной ее горьких разочарований в любви, ведь под рисунками нет дат.
На странице пятой изображен пудель, сидящий на столе, — очевидный мотив гётевского «Фауста». В этом же альбоме на следующих страницах появляется изображение Агарди Митровича в роли Мефистофеля.
Блаватская тосковала по настоящей любви ив то же время хотела освободиться от этой тоски. Ей казалось, что она обязательно найдет себе защитника среди людей, не избалованных вниманием белых женщин, и в подобном случае такое знакомство будет самым радикальным лекарством.
Существует еще одна версия, откуда появились в жизни Блаватской «махатмы». Полагают, что она познакомилась с несколькими непальскими принцами, приехавшими на Всемирную промышленную выставку. С одним их них она особенно подружилась и называла его для окружающих «махатмой» Морией. Ее последователь Ледбиттер поддерживает эту версию, ссылаясь на разговор с Еленой Петровной.
Так или иначе, но в августе 1851 года Блаватская познакомилась с красивым высоким молодым человеком восточного происхождения, который стал для нее искусным лоцманом в бескрайнем море знаний. И не только лоцманом, а «впередсмотрящим» ее жизни, хозяином ее судьбы.
Откуда появилось у него имя Мория? Я думаю, что Блаватская использовала библейское название горы, на вершине которой Исайя собирался принести в жертву Богу собственного сына и где был построен, согласно преданию, храм Соломона. Впервые она обнаружила это имя, как мне представляется, не в Библии, где оно встречается дважды, а в книге своего детства и юности «Мудрость Соломона».
Блаватская неоднократно встречалась в Лондоне с «махатмой» Морией. Он рассказал ей о грандиозных планах по совершенствованию человечества и дал понять, что путь этот будет тернистым. Он предоставил ей время немного подумать, прежде чем она согласится на сотрудничество. «Махатма» Мория просил сохранить до поры до времени их встречу в тайне. Он обещал ей путешествие в Тибет и там, в Гималайском Братстве, подготовить к уникальной роли посредницы между «махатмами» и обыкновенными смертными.
С этого времени жизнь Елены Петровны Блаватской приобрела новый смысл и значение. Если прежде она была в одиночестве, то теперь ее брал под опеку человек, достигший высочайшего уровня духовности. И не просто помогал ей, а делал своим доверенным лицом, местоблюстительницей Гималайского Братства в так называемом цивилизованном обществе. Вот такого человека она могла любить без памяти, чтить его и ему повиноваться. Он вышел из-за таинственной завесы, чтобы быть с ней рядом и направлять ее.
В дальнейшей своей деятельности Е. Блаватская подчеркивала важность в человеческом сообществе принципов элитаризма и иерархии. Вот почему она внушала своим последователям, что сама она получила рукоположение, как теософка, непосредственно от двух членов Гималайского Братства, «махатм» Мории и Кут Хуми. Блаватская не относила их к богам, считая скорее членами эволюционной группы арийцев, которые через нее готовы передать свою мудрость остальному арийскому человечеству. Ее наставники, как она проповедовала, указывают верный путь создания пятой арийской корневой расы. Блаватская, став впоследствии авторитетнейшей представительницей оккультизма, особое значение придавала роли элитарных священников корневых рас прошлого.
Англия ее разочаровала. В этой стране почти никому не было дела до психических феноменов. Появилась, правда, в Кембридже немногочисленная группка молодых людей, которых заинтересовала как эта неисследованная сторона человеческой психики, так и связанные с ней явления.
Оккультный бум начался чуть позднее, в 1852 году. Приехавшая в Лондон из Америки медиум миссис Хейден за свои демонстрации брала гинею с человека. В 1853 году мания столоверчения охватила английское общество. Участие в спиритических сеансах принимали королева Виктория и принц Альберт.
Все эти факты, связанные с отсутствием и с возникновением моды на контакт с потусторонними существами, не следует упускать из виду, и тогда перед нами откроется бытовая сторона жизни Блаватской в Лондоне после отъезда княгини Багратион-Мухранской.
Елена Петровна опять оказалась без средств существования, без опекающих ее русских друзей, с неопределенными планами на будущее. Она не любила вспоминать то время, переломное и тяжелое в ее судьбе.
Последующие семь лет жизни Блаватской выпали из поля зрения даже ее придворных летописцев. Альфред Перси Синнет, которому она немало рассказала о себе, также не смог восстановить «белые пятна» в ее биографии с 1851 по 1858 год и сетовал на отсутствие у Блаватской привычки вести дневник и на ее плохую память. Елена Петровна умела, как никто другой, заметать следы и прибегать к мистическому туману, когда была в этом крайне заинтересована.
