Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
- У вас есть какое-то желание?
- Я прошу возможности написать генерал-лейтенанту Р.
- Тогда пишите, но только быстро. Он очень способный человек, очень надежный по-своему. Не упоминайте, однако, его имя слишком часто, так как знакомство с ним может оказаться для вас роковым.
Начальник тюрьмы достает лист почтовой бумаги и задумывается.
- Я сам напишу, объясните мне, что вы хотите, а потом вы просто сможете подписать письмо. Я вам обещаю, что пошлю письмо отдельно нарочным. Итак, что я должен написать? Диктуйте, но коротко!
- Ваше превосходительство! Я в...
Мужчина прерывает меня: «в начале или в середине апреля прибуду в Никитино. После этого я должен отправляться на Обские болота. Прошу Вашего содействия». Я так и написал, этого вам достаточно?
- Вполне. Я благодарю вас...
- Адрес?
Я называю домашний адрес офицера. Меня встречает колючий взгляд. Я выдерживаю.
- Я даже не знал этого. Значит, вы и дальше были... Доктор Крёгер... Подпишите теперь письмо.
Я подписываю его. Мужчина в моем досье под словами «подозревается в шпионаже» четкими, жесткими буквами выводит «ничем не подтверждено» и подчеркивает эти слова красным карандашом, потом ставит сверху печать.
- С состоянием вашего отца это вам совершенно не было нужно, доктор Крёгер! Молчите! – говорит он лишь немного громче. – Ваше мнение меня не интересует! Ступайте! Хорошего вам дня!
Я никогда больше не видел его.
Он сдержал обещание, этот странный человек.
Чудо
Через зарешеченные грязные окна тюремного вагона смотрело восходящее солнце. Снаружи дождь и снежные сугробы. Поезд замедлил ход, лес отступил, и появился серый городок с маленьким вокзалом, где собралось много людей, с любопытством глядевших на поезд. Долгий гудок паровоза, поезд остановился.
Почти в то же время дверь моей движущейся камеры открывается, и входят сопровождающие конвоиры.
- Здесь тебе выходить, иди!
Безразлично я поднимаюсь с пола, хватаю круглую арестантскую шапку – мое единственное имущество.
На платформе два солдата, винтовка к ноге, револьвер в кобуре. Один из них – унтер-офицер.
- Унтер-офицер Лопатин, – рапортует мой провожатый, – здесь личное дело этого человека. Его нужно содержать под самым строгим особым надзором и в одиночном заключении. При самой незначительной попытке побега стрелять без предупреждения!
Говорящий вытягивается по стойке «смирно», унтер-офицер небрежно отдает честь.
Кожаную папку с двумя плоскими защитными замками унтер-офицер открывает осторожно, короткое время листает документы, расписывается на реверсе, отдает его моему прежнему провожатому и получает ключ от папки.
- Все в порядке! – говорит Лопатин с важным выражением лица.
Солдаты снова становятся «смирно».
Между тем любопытная толпа образовала стену вокруг нас. Унтер-офицер и сопровождающий его солдат только осматривают свои револьверы, вынимают магазины, отводят затворы, потом примыкают штыки к винтовкам, заряжают их и тоже тщательно проверяют.
- Разойтись! – внезапно орет унтер-офицер на глазеющих солдат. Они берут винтовки на плечо, становятся справа и слева от меня, короткий приказ «вперед!», и мы идем.
Унтер-офицер Лопатин среднего роста, коренастый, белокурый с синими, добродушными глазами. Его форма чистая, высокие сапоги, портупея, плечевой ремень, патронная сумка, ремень винтовки начищены до блеска. Медвежья шапка сидит кокетливо, несколько сбоку на затылке. Лицо пышет здоровьем, только что выбрито, над верхней губой усы. Через плечо он тщательно скатал и закрепил свою шинель, строго по уставу. Другой солдат менее ухожен.
Мы шагаем равномерным темпом походного марша. Время от времени любопытный взгляд унтер-офицера на короткое время обращается ко мне. Затем он смотрит снова вдаль, как будто ожидает кого-то.
Давно солнце исчезло за тусклыми облаками, дует порывистый ветер и быстро навевает большие снежные сугробы. Унтер-офицер сразу командует: «Стой!». Мы останавливаемся. Он раскатывает шинель, надевает ее, надвигает медвежью шапку на лицо, тогда как другой стоит с винтовкой в руке. Затем они чередуются, смотрят на меня, но все еще молчат.
- Вперед! И походный шаг возобновляется.
Вьюга не длится долго, теперь идет дождь. Мы шагаем все дальше. Я снова становлюсь мокрым вплоть до костей.
Солнце проявляется, мы останавливаемся, солдаты скатывают свои шинели; вскоре я вижу, как они снимают медвежьи шапки, они потеют. Унтер-офицер злится.
- Филька, вот сучий собачий сын! Где только шляется эта скотина! Из-за него мы должны идти пешком! Ему уже больше не доведется радоваться в жизни. Если он не заберет нас, Григорий, мы можем маршировать восемь дней в таком же темпе... вот уж сволочь!
- Да, – отвечает другой, – ничего... он приедет... когда-нибудь он уже приедет!
И снова оба молчат. Наши ноги передвигаются автоматически.
- Где же ты научился так маршировать? – обращается тогда унтер-офицер ко мне. Он долго стирает пот со лба.
- В Германии, я ведь немец, – отвечаю я.
- Звание? – следует короткий вопрос.
- Лейтенант.
Как по команде меня теперь тщательно осматривают с двух сторон. Лопатин чувствует заметную гордость, он даже надевает свою шапку, и теперь пот течет по нему ручьями.
Звучит команда «стой!». – Теперь отдыхай. Мы хотим есть, а потом пойдем дальше.
Мы ложимся на твердой, замерзшей земле. Солдаты не спускают с меня глаз. Они достают из ранцев еду и нож и начинают жевать.
От голода мой рот наполняется слюной, и поэтому я вынимаю мой маленький камешек и отворачиваюсь, чтобы не видеть, как они едят.
- У тебя что, нечего есть?
- Нет.
- Они ничего не дали тебе с собой? Да, мне стоило бы об этом подумать... Вот кое-что для тебя. Бери же, мне хватит. У меня крест на шее, я верующий христианин, я тоже был на войне, знаю как это, когда нечего есть. Бери же, бери, – и его голос становится мягким, действуя благотворно.
Я ломаю с ним хлеб.
- Так что же ты все-таки сделал? – спрашивает он меня потом.
- Я немец, хотел убежать через границу, к себе на родину, была драка, я дрался с солдатами, возможно, даже убил кого-то, другие утверждают, что я убийца.
Он хочет что-то сказать, но сдерживается.
- Ты поведешь меня на Обские болота? – спрашиваю я.
- Нет. А ты должен попасть туда?
Солдаты молча рассматривают меня и становятся заметно беспокойными.
- Унтер-офицер, ты как раз говорил мне, что ты христианин, ты дал мне поесть и попить... большая просьба есть у меня к тебе, выполни ее, будь ко мне милосерден.
