Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза
Моей собственной картине мира термин «не-сверхчувствительная реальность» претит. Я провел достаточно экспериментов и убедился: телепатия и предсказание будущего — вполне доказуемые явления, факты, которые может подтвердить любой, кто потрудиться поставить соответствующие опыты. И сии факты подтверждают возможность существования сознания вне тела, загробной жизни и жизни еще до рождения здесь. Телепатия — независима от времени и пространства. Я не согласен, будто данные факты бесполезны и не имеют «жизненно важного значения». Почему смотреть в будущее «бесполезно и ненадежно»? Чего ты боишься, Аллен? Откуда такая ограниченность «не-сверхчувствительной реальностью» и «осязаемыми предметами»? Откуда страх опыта, лежащего за пределами условных (и к тому же навязанных другими) границ?! Мистицизм — лишь слово. Мне же интересны факты, факты, получаемые из всякого опыта.
Сомневаюсь, будто преодолеть гомосексуальность поможет программа «тщательной, навроде профессионального обучения, работы». Не так все просто, поверь. Факт в том, что никто из ныне живущих не понимает сути нашего состояния. Понимают одни психиатры, да и то если им верить. Для понимания необходим некий архиважный факт, который отсутствует [113].
Надеюсь, ты поймешь, что это письмо — не шутка, и что я пишу на полном серьезе. Не говори мне больше подобных глупостей — ты для такого слишком умен. Чем дальше простирается диктат государства, тем ближе тоталитарный строй. Хуже бюрократии придумать ничего нельзя — она самый негибкий, а значит, самый мертвый из политических инструментов. Единственное решение проблемы — кооперативная система, но любая попытка ее установить пресекается производителями и профсоюзами. Сегодняшние профсоюзы — отростки государственной бюрократии, так же как и сами производители.
От Джека — ни слова, значит, в гости он не приедет.
Я все никак не получу мексиканское гражданство, местную иммиграционную службу будто Кафка сочинил. К счастью, мне помогает опытный адвокат, который к тому же разбирается в хитросплетениях иммиграционной бюрократии.
Как только продам собственность в Техасе, сразу куплю дом в Мехико — прелестный двуспальный домишко в центре города, из кирпича. Стоит четыре косых. Собираюсь поступить в колледж по программе для дембелей: мне оплатят учебу, дадут денег на книги и назначат стипендию — семьдесят пять баксов в месяц. Начал изучать язык майя и их кодексы. Да, Мексика — мой второй дом. Хочу жить здесь и детей вырастить. В США не вернусь ни за что.
Местная культура — восточного типа (восемьдесят процентов населения — индейцы). Здешние люди развили искусство не лезть не в свое дело. Хочешь носить монокль и ходить с тростью — пожалуйста, никто на тебя косо не взглянет. Мальчики и юноши ходят по улицам чуть ли не в обнимку. Нет, никому не плевать на мнение окружающих, просто мексиканцу в голову не придет, что кто-то осудит его. Сам он тоже никого судить не станет.
Пишу роман о джанке. Почти закончил и надеюсь выручить за него денежку. Хотя вряд ли кто-то опубликует его — в нем я обхаиваю Департамент по борьбе с наркотиками.
И само собой, аккумуляторы по схемам Райха я собрал. Три штуки. Поэкспериментировал и убедился: органы существуют. Атак называемые ученые крутят носом и талдычат, мол, Райх сумасшедший, и не думают рассматривать его открытия.
Кто-то обязан знать, куда делся Ханке. Джек-мелодия еще пожалеет, что попал не в тюрьму, а психушку [114]. Где Гарвер? Встретишь его — передай: на его пособие тут можно жить припеваючи.
Почему я встретил только один отзыв на книгу Джека в «Нью-Йорк таймс»? Роман же вроде имеет успех. Какие еще были отзывы? […]
Как дела у Гилмора? Давно не слышал о нем. И что там за книгу ты пишешь?
Джоан передает тебе большой привет. Она все так же заморочена по поводу атомных испытаний. Даже меня убедила, будто в ее дурости есть здоровенная доля истины [115]. Еще Джоан просит сказать: ко всему сказанному выше она присоединяется.
Всегда твой, Билл
ДЖЕКУ КЕРУАКУ
Мехико,
Керрада-де-Меделин, 37 18 сентября [1950 г.]
Дорогой Джек!
Ты молод, здоров и не имеешь вредных привычек. Почему не проявляешь больше активности? Вот что я имел в виду, когда писал о тебе Аллену [116]. Вмазавшись, я сижу дома, и жизни мне не хватает. В Мехико ее больше, чем в Штатах, потому как здесь никто тебе ни в чем не препятствует. Мне прекрасно известно, сколько жизни крадет джанк, и поэтому я стремлюсь завязать. Но ты-то — ты не сидишь на игле, так что живи, действуй! Сидеть на жопе и твердить, мол, «весь мир во мне» — такое себе могут позволить только тибетские буддисты, которые замуровывают себя в тесных кельях, куда еду им просовывают через щелочку в двери — пока не помрут. Так вот, знай: это не есть хорошо, не мой стиль.
Приезжал Люсьен [117]. Как ни крути, а он в хорошей форме. Было приятно повидаться с ним, жаль только, что гостил он недолго. По-моему, Люсьен познал суть прихода, на всех его уровнях. Люсьен знает куда больше того же Аллена, который намеренно от всего закрывается.
Мне совесть не позволила настоять, чтобы Люсьен взял с собой товар в дорогу. Я только предупредил его, что, мол, в дороге всего не предвидишь — вдруг машина сломается и проч., и проч. — а может, и ничего не случится. Решай, дескать, сам. Он сказал: нет. Ну да и денег у него было мало.
То, как Эл разделяет «обычную жизнь» и видения, не просто излишне, но и неточно. В смысле, деления вообще нет. «Либо… либо» — формула неточная. Есть бесконечное число уровней, на которых существуют факты, и ни один факт другого не исключает. Безумие — это смешение уровней. Видения безумцев не стоят того, чтобы выслушивать рассказы о них, потому как сами безумцы боятся жить. Они буквально помешаны на «обычной жизни», на процессах вроде: пожрать, поспать, поебаться, переварить съеденное, не заболеть да произвести на окружающих хорошее впечатление. Эти «жизненные факты» пугают безумцев, а человек не в состоянии отойти от своих страхов. Получается, видения сумасшедших невыразимо скучны и банальны.
Райх, кстати, установил, что оргоновая энергия прибывает и убывает волнообразно и что в последнее время наблюдается ее отлив [118].
Ты поступишь в высшей степени благоразумно, если поселишься в Мексике. Сам я в Штаты ни ногой. Ну, если только закончатся в США «грязные делишки», как ты говоришь. А пока пусть кого-то другого пропустят через «железные кольца».
Джоан и дети передают тебе большой привет.
