Ольга Добиаш-Рождественская - Крестом и мечом. Приключения Ричарда І Львиное Сердце
Для чувства мирного культурного человека, мирного ученого конца XIX века (возможно, что коллеги последнего эпохи мировой войны — первой четверти XX века — уже чувствовали и судили иначе) представляется в такой же мере отвратительной, как и нецелесообразной, экзекуция под Аккрой. Ее изображают обычно как акт чисто импульсивный, не вызванный прямо действиями Саладина, который «не смог» выполнить в срок условий договора.
Хотя почему в долгий промежуток от 12 июля до 20 августа Саладин не мог выполнить ни одного из этих условий? Если ему трудно было быстро собрать сумму 200 тысяч бизантов, то уже гораздо меньше усилий требовалось, чтобы отпустить христианских пленников, и выдать Крест. При самой низкой оценке благоразумия и самообладания Ричарда трудно поверить, чтобы он осуществил «отвратительную сцену» под Аккрой, если бы султан после отъезда Филиппа в какой бы то ни было
63
мере двигал выполнение условий. Вернее всего с этим отъездом султан вовсе не собирался его исполнять — que Saladin, по выражению хроникера, ne faisait que ľamuser *23. Поскольку Саладин только водил его за нос (франц.).* — и лишь выигрывал время. О негуманности и жестокости поступка Ричарда, конечно, не может быть двух мнений для мирных людей и мирных ученых. Для воинствующих деятелей жестоких веков истории (как и для воинствующих ученых тех же эпох) категория гуманности большею частью оказывается плохо приложимой к войне и даже представляет противоречие в определении.
Иное дело — вопрос о целесообразности. «Поступок Ричарда освободил Саладина от всяких обязательств». Но, по-видимому, Саладин и без того считал себя от них свободным. Далее, новыми историками не учитывается тот довольно важный в этом смысле факт, о котором сообщает Амбруаз, что экзекуция решена была по совещании с окружавшими Ричарда вождями и что согласно этому решению предположено было покончить с большею частью рядовых сарацин, но «сохранить всех людей высокого звания, чтобы выкупить наших пленников». Как видно, Ричард и его совет действовали не совсем без расчета. Конечно, эта мера вызвала великое озлобление и жажду мести. Но она не могла не внушить убеждения, что с Ричардом дело надо брать всерьез и что его нельзя amuser *24. Водить за нос (франц.).* безнаказанно. При известных обстоятельствах этот результат мог оказаться целесообразным. Паника, которую навел этой мерой Ричард, могла быть и была в ближайшие месяцы ему на руку. Конечно, она привела в негодование Конрада, который рассчитывал держать пленников в Тире и торговаться ими за свой счет. Дружественные ему хроникеры изобразили в соответствующем бессмысленно-жестоком свете происшедшее. Это изображение подлежит некоторым оговоркам.
Далее следует вопрос о способности или неспособности Ричарда установить и провести какой-либо целесообразный план войны в Палестине, хотя бы тот, который ему предлагают, находя его совершенно «ясным», ученые XIX века: разгромить военную силу Саладина и взять Иерусалим.
Однако история показывает, что, хотя ясность и глу-
64
бокая обдуманность составляли достоинство и залог успеха военной культуры народов, создавших высокоразработанную теорию войны, действительность не раз шла мимо теории и наносила ей тяжкие удары, выдвигая неучтенные моменты и неожиданные стихии. Она могла сыграть помимо доброй воли и разума Ричарда такую же разрушительную роль в Палестине, даже при условии, что здесь столь ясный план предлагается post factum, при спокойном учете сделанных «ошибок». Мы ни минуты не сомневаемся, что известная часть их учтена правильно.
Однако некоторые оговорки напрашиваются и здесь. Прежде всего, в более частных случаях. Мог или не мог Ричард после победы при Арсуфе, осуществленной как настоящее чудо доблести и энтузиазма, после тяжкого перехода по побережью преследовать турок, «бежавших в горы»? Что мы знаем об условиях этого возможного преследования? Ровно ничего. Если Ричард все время рисуется человеком, который в самом жару подвигов, по крайней мере в каждом данном предприятии, стремится действовать до конца (таким мы его знали в войне с отцом, в усмирении Аквитании, а также под Аккрой), то были, очевидно, какие-то причины, не позволившие ему это сделать под Арсуфом. Не следует преувеличивать устойчивость и дисциплину всех этих пестрых армий. Ни Филипп, ни Конрад, ни Саладин не могли похвалиться лучшей. В то время как Ричард отдыхал в Яффе, Саладин — так его изображает Амбруаз — объяснялся со своими побитыми и бежавшими от Арсуфа эмирами, которые оправдывались в своем позорном бегстве невозможностью одолеть Ричарда:
«Это он производит такие опустошения в наших рядах. Его называют Мелек-Ричард, и это действительно Мелек, т.е. тот, который умеет обладать царствами, производить завоевания и раздавать дары».
Вернее всего вся эта беседа есть апокриф, но не крестоносцами придумано для Ричарда прозвище Мелек. «Разгромить до конца» силы Саладина, которые скрывались в крепких замках в горах, и преследовать со своими измученными отрядами армию, бежавшую в горы, могло оказаться невозможным даже для «Мелека». Ученые-историки нашего времени подают ему этот совет, основываясь на тирском продолжателе Гильома. Но с учетом действительной меры возможного тирского осведомителя с его монферратскими симпатиями следует, быть может, осте-
65
регаться не меньше, чем в некоторых случаях новых историков с их ясными планами.
Критики тактики Ричарда утверждают, что он напрасно терял время на побережье, занимаясь отвоеванием его городов, которое «не имело значения». Но если бы захват Аскалона крестоносцами действительно не имел значения, можно ли понять, зачем Саладин решился принести его в жертву и, не надеясь его отстоять, велел снести с лица земли великолепный город, «невесту Сирии». Это был пункт, связывавший Сирию и Египет. Тогда как с востока власть Саладина колебалась, в Египте он имел прочную базу. Не захватив этого узла, навряд ли крестоносцы могли выполнить вышеприведенный совет и «разгромить» военную силу Саладина. Возможно, конечно, что в своих маршах по побережью крестоносцы могли быть менее медлительны и не так долго предаваться отдыху в завоеванных городах. Автору данного очерка неизвестно ничего определенного о возможности ускорить эти марши. Она, впрочем, опасается, что другим историкам известно немногим больше.
Остается крайне тяжелый факт метаний между побережьем и Иерусалимом: трудный и неудачно прерванный зимний поход к святому городу, потеря времени в Яффе, новый поход летом с тем же результатом и, наконец, неожиданно позорный мир. Здесь, несомненно, Ричард не на высоте, поддаваясь то страстному желанию паломников, то предостерегающим и, быть может, небескорыстным советам пизанцев и орденских рыцарей, наконец, в свою очередь, начав думать об отъезде и спешно ликвидируя самые жгучие вопросы Святой земли, чтобы обеспечить себе возможность ее покинуть. Что все эти колебания и напрасная трата сил не могли содействовать успеху, что в них проявилась какая-то неустойчивость и странная импульсивность главного виновника, этого не приходится отрицать. Навряд ли на это решился бы даже постоянный защитник Ричарда — Амбруаз. Он, который, вообще говоря, верил в конечный успех всего дела, раз оно было в руках Ричарда, объясняет, как мы это видели, неудачи «кознями врагов». Эти последние, разумеется, расстроили немало в его планах: не заставил ли его Конрад бросить Аскалон тем, что напал на Аккру, не бросили ли его бургундцы на пути в Иерусалим, не подрывал ли его энергию маркиз Монферратский тайными переговорами с Саладином? Но не все приходится сваливать на враже-
