Петр Игнатов - Записки партизана
Кто-то хихикнул тенорком в строю — для начала я решил не заметить этого смешка. И уже наутро выяснилось, кто этот весельчак.
Дисциплина в отряде еще не устоялась, и потому мы с комиссаром и Сафроновым решили для начала лично следить, как выполняются все приказы и наряды. На рассвете я отправился проверить часовых. Подхожу к одному — стоит, печально съежившись, в драповом пальто. Главмаргариновцы получили еще в Краснодаре военную выправку. Из них никто не позволил бы себе стоять на часах, согнувшись в три погибели.
Подхожу ближе — так и есть: один из прибывших к нам в отряд в день отступления из Краснодара. Помнится, инженер. На шее галстук, сбившийся набок, и белый когда-то воротничок: по нему проходит различимая даже в скупом предутреннем свете жирная полоса грязи.
— После караула, — сказал я, — побреетесь и немедленно смените рубаху!
— А вы мне ее дадите? — спросил часовой и знакомо хихикнул.
Я понял, кто передо мною стоит, и сказал мягко:
— Сегодня же ознакомьтесь с уставом армии — так не разговаривают с командиром. А белье тотчас после караула выстирайте.
— Я не прачка! — вспыхнул часовой. — Шесть женщин торчат зачем-то в отряде! И прибыли мы сюда не пижониться, а бить врага.
Помню, кровь прилила к моему лицу, но я умел себя сдерживать и сказал безразлично:
— Поговорите с женщинами: может быть, они и урвут свободную от наряда минутку, чтобы обчистить вас. Лучше всего обратитесь к Марии Янукевич…
Комиссар и Сафронов присутствовали при этом разговоре. Потом вижу: вбежала в палатку, где помещалась партийная организация, Мария, а следом за нею шел злополучный тенорок. Вид у него был немногим бодрее, чем у боксера в момент нокаута.
Мария требовала, чтобы его… немедленно исключили из партии!
Лицо Сафронова, большое, слегка отечное, выражало самое искреннее на вид огорчение. Только в голубых ясных глазах посверкивали искорки смеха.
— Неужели придется сразу исключать? Такая неприятность! — сказал он, вздыхая. — Но товарищ не может же прийти на партийное собрание в столь нечистоплотном виде…
Сафронов неторопливо засучил рукава, достал из своего рюкзака мыло и сказал тенорку:
— Снимайте, товарищ, рубаху — я постираю. Пока она высохнет на солнышке, вы позанимайтесь с Марией. Она устав Советской Армии знает хорошо и научит вас следить за оружием, а стреляет лучше меня, особенно из пулемета…
Не берусь сказать, что чувствовал в это время инженер.
В тот же вечер после ужина комиссар провел собрание. Горячо и действительно от всего сердца он говорил и о чувстве товарищества, и о дисциплине, и о тяжестях физической работы, которая ждет нас всех в отряде. Под конец комиссар задал тот же вопрос, который и я, и покойный Марк Апкарович задавали партизанам в памятную ночь перед выходом из Краснодара:
— Может быть, кто-нибудь из вас раскаивается, что пошел в партизаны? Еще не поздно сознаться в этом. Мы найдем возможность переправить любого из вас через горы, к своим.
Нет, никто не хотел покидать отряд. И провинившийся передо мною и перед Марией товарищ нашел в себе достаточно мужества, чтобы перед лицом всего отряда признать свои ошибки. К чести отряда надо сказать: никто никогда не вспоминал об этом эпизоде.
В станице Смоленской обосновался небольшой гарнизон врага. Евгений видел, как гитлеровцы шатаются по улицам в одних трусах, без курток.
Знакомый станичник казак, к которому огородами пробрался с ночи Женя, рассказал, что немцы стараются заводить со смольчанами знакомство. Но до Смоленской уже дошли слухи, что в Краснодаре фашисты стреляют даже в детей, — станица держится по отношению к врагу настороженно. Многие казаки стараются припрятать оружие.
Возвращаясь к лагерю, Женя наткнулся на лесного объездчика. Поговорили о том о сем. Оказывается, двенадцать лет живет человек в предгорьях и район наш знает как свои пять пальцев.
Евгений спросил его о дороге. Объездчик уверенно посыпал: «течеи, ерики, хмеречи». Евгений недолюбливал проводников, но тут решил воспользоваться услугами объездчика, почуяв в нем страстного краеведа.
Прежде всего объездчик указал в окрестностях лагеря несколько родников и кабаньих троп. Жене стали известны теперь броды через Афипс, он разобрался в местных наименованиях.
Еще когда мы шли сюда, на нашем пути попадались высохшие русла множества ручейков и речушек, наполняющихся водой только зимой и весной. Как паучьи лапы, расходились они с верхушек гор, петляли, пересекались друг с другом.
Мы с Евгением говорили тогда, что в них хорошо будет прятаться от погони, они обычно очень глубоки.
Так вот эти русла и есть ерики.
Хмеречами называют густые заросли кустов или молодой лесок, вокруг которого раскинулся старый лес. Встречаются они не часто, но зато хмеречи — прекрасное место для засады. Это решили мы иметь в виду.
А вот что такое течеи, Евгений так толком и не узнал: его проводник иногда называл течеями суженные речушки, а иногда — высохшие ерики.
Но Евгения главным образом интересовало другое: как ориентируются старожилы, пробираясь по нашей глухомани? Теперь он это узнал. Хотя объездчик все время и твердил о ериках, хмеречах и течеях, но сам не раз путался в их лабиринте и ориентировался днем по вершинам гор, а ночью — по звездам. Ни картой, ни компасом местные старожилы не пользовались.
Евгений меня заверил, что через месяц, если мы останемся в этом районе, он будет ориентироваться не хуже, чем старые лесные объездчики.
— Одним словом, кое-что мы уже знаем! — говорил Евгений с мягкой улыбкой. — Знаем кое-что! И вскоре начнем действовать! Мы с тобой не учли, в какой мере нам помогут в любую минуту станичники, сколько среди них активных друзей — тех, что будут нам помогать. Я уж не говорю о подростках — ребята просятся в отряд, дай им немедленно работу! — но и в стариках, в молодых казаках заговорил дух прадедов-запорожцев. Нет, гитлеровцам не поставить на колени кубанцев! А после первых же наших операций в любой станице нам будет обеспечена агентурная разведка.
«Евгений прав: прежде всего, разведка, разведка и еще раз разведка! Перед каждой, даже незначительной операцией мы будем проводить самую тщательную разведку», — думал я.
Пусть наблюдение за объектом будущей диверсии длится даже несколько дней, пока разведчики не изучат каждую тропинку, каждую лощину, каждую извилину проволочных заграждений, расположение пулеметных гнезд, силу вражеского гарнизона и его распорядок дня. Разведчики обязаны вести подробные дневники своих наблюдений. Эти записи мы проверим данными агентурной разведки. И тогда наши минеры-диверсанты придут на операцию, как в свой дом, где знаком каждый закоулок, каждая половица, где нет и не может быть неожиданностей. Только так мы сможем бить немцев наверняка, без промахов, насмерть и с малой кровью с нашей стороны…
