Людмила Бояджиева - Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века
— Я хочу, чтобы ты хоть иногда бывал дома, — робко завела Нэнси привычную «песню».
— Неужели не понятно: или домашний муж, служащий в конторе, или артист, вырвавшийся на звездную орбиту? Чего ты в конце концов хочешь? — Фрэнк не выносил подобных сцен. Мгновенно вскипал, и Нэнси отступала, стараясь избежать бурной стычки.
Действовавшее в годы Второй мировой войны табу на аудиозаписи несколько затормозило певческую карьеру Синатры, но в ноябре 1944 года запрет был снят, и, уже переманенный студией МGМ, певец с удовольствием окунулся в работу. 28 сентября 1944 года Мистер Голос был приглашен на чашку чая к президенту Рузвельту. Встреча президента с деятелями Америки не могла обойтись без Синатры. И конечно же они подружились.
Песни Синатры по-прежнему радовали слух и пользовались неизменной популярностью. Только на протяжении 1945 года восемь новых синглов вошли в десятку лучших песен Америки. Это были сочинения разных авторов, в том числе и темы из мюзиклов: If I Loved You, Yоu'll Never Alone, Dream, Saturday Night (Is the Loneliest Night of the Week).
В 1945 году он, как исполнитель, получил специального «Оскара» вместе с создателями антирасистской короткометражки The House I Live In («Дом, в котором я живу»). В 1946 году заключил контракт со студией «Эй-Джи-Эм», и его диски начали расходиться десятимиллионными тиражами. Фрэнка стали приглашать на слеты и съезды международной мафии, а Бен Зигель — ее едва ли не самый выдающийся представитель — был в числе приятелей певца.
К 1947 году Фрэнк Синатра добился на звездном поприще всего, чего только мог пожелать. Он поет и снимается в кино, ведет телешоу и радиопрограммы. Почти подряд выходят два успешных альбома: Songs by Sinatra (1947) и Christmas Songs by Sinatra (1948). В 1949 году он регулярно штурмует верхушки песенных хит-парадов, а его хит номер один Mam'selle и еще несколько песен становятся финалистами по итогам года.
«И радость в доме — это мой путь»
И снова в доме малыш! Дочка Кристина лежала у груди Нэнси и почмокивала — сплошное умиление. Фрэнку только тридцать три, а все, что он хотел, уже тут! Он отошел к большому, до самого пола, окну, за которым искрился под солнцем океан, присел и навел фотоаппарат. В кресле Нэнси с неприбранными со сна волосами — лицо Мадонны, милые, светящиеся любовью глаза.
— Фрэнки, Нэнси — быстрее к маме! Вот так, стойте рядом. Фрэнки, вынь руку из штанов! — Отец семейства поймал кадр. — Смотрите все сюда — сейчас вылетит птичка!
Раздался щелчок.
— Ага, видели: никакой птички! Я же знаю, это малышню так обманывают, чтобы смотрели в самый объектив, — объяснила Нэнси-младшая. Детей разделяла четырехлетняя разница: Нэнси исполнилось восемь, Фрэнку — четыре, а Кристине — всего-то два месяца.
— Милая, я так счастлив! — Фрэнк нагнулся, обнял жену вместе с прильнувшей к ее груди малыш — кой. — Вероятно, я самый счастливый человек на свете!
— Я даже боюсь, — подняла на него темные глаза Нэнси. — Как будто все это сон. Проснусь — и мы снова в Хобокене, и я вяжу тебе галстук. А знаешь, совсем неплохо было тогда. — Она вздохнула.
— Нашла о чем жалеть! Если хочешь, свяжи мне еще галстук — я буду надевать его дома.
Нэнси потупилась:
— Тогда ты любил меня…
— Девочка моя, единственная жена моя — помнишь, как я клялся у алтаря? Я все помню. И если чем-то омрачаю твою жизнь — так это пустяки. Пустяки, милая!
— Эй! Здесь фотографируются? Я решила надеть нарядное платье. — Долли расправила кружевные рюши у выреза. — А то лежит дорогая вещь без дела. Диор какой-то. Хорошее качество, но как-то блекло. Я воротничок нарядный пришила. Все на диван! — скомандовала она детям. — Сейчас Мартин приковыляет — побриться старый леший решил.
— А как же! Чтобы память была настоящая! — раздался на лестнице голос отца, и в комнате запахло лавандовой туалетной водой. Женщины переглянулись: сколько ни говори, все равно выливает по полфлакона.
— А потом прошу непременно снять меня вместе с Фрэнки! — Нэнси с малышкой уселась в центре дивана. Идиллия.
Часть вторая
АВА
«В девичьих снах так сладостны мечты»
Теплое июньское солнце садилось за сараями. Розовый кадиллак, играя зеркальным никелем, выполз из-за коровника и остановился прямо у калитки. Облезлый штакетник окатило клубничным сиянием. Сказочный свет ослепил ее, стоящую на пороге: босую, распаренную от жара плиты. Зажмурившись, она вдруг вспомнила, что платье разлезлось подмышками, что пальцы почернели от картофельной шелухи, а волосы пропахли луком. Но все это уже не имело значения: явившийся из авто герой, вызолоченный закатом, преобразил мир. Легкие руки легли на ее талию, лицо — тонкое и вдохновенное — склонилось к ее плечу.
— Твои волосы пахнут весенним лугом. Твоя кожа, как крыло бабочки… — прошелестел знакомый голос. — Я приехал, чтобы забрать тебя и никогда больше не расставаться…
— Люси! Куда тебя понесло, шалаву! — Мать огрела ее по спине кухонным полотенцем. — Без ума девка! Почтальон пришел, а она — на тебе — чуть не голая выскочила! Застегнись, бесстыжая! —
Больно ущипнув за шею, мать застегнула пуговку у самого ее подбородка.
Они снова сидели у стола, заваленного овощными отходами. Молли Джонсон мыла полы в магазине у автобана и за это раз в неделю получала большой пакет с едой. То хорошие, чуть только осклизлые сосиски достанутся, то залежалый сыр или макароны, сдобренные мышиным пометом, то подгнившие фрукты и овощи. Кормиться-то надо. Эта депрессия всех достала — развалилась Америка и пошла ко дну, как «Титаник». А волной толпы нищих выбросило. Смитфилд — городок хоть и маленький, а куда ни глянь — сплошная беда. Ткацкая и табачная фабрики закрылись, а те, что остались, едва дышат. Старшие дети в большие города подались, да и там не сладко. Дома девки остались. Баппи почти невеста, Люси — четырнадцатилетняя оглобля, настоящая шалава, за ней смотри и смотри! А какой теперь присмотр? Жизнь под откос пошла. Жили совсем не бедно, табачная ферма Джонсонов хорошо держалась. Кормила семью, а в семье семь детских ртов! Как старшие подросли, помогать стали, дело и вовсе пошло. Машину купили для перевозки сырья, приоделись, кое-что в банк отложили. И вдруг разом благополучие оборвалось. Табак закупать перестали, банк, где на жизнь немного отложено было, рухнул. Земля никому не нужна, рабочие руки тоже. Кривой Питер хороший хозяин был, а тут выдохся весь, как проколотый мяч. Сидит весь день на лавке да трубку смолит. Одним зеленым глазом за ласточками в небе наблюдает, будто подсчитывает. Не пригодный к хозяйству мужик стал. Да и что делать — неясно.
