Донасьен Де Сад - 120 дней Содома
Но иначе дело обстояло с тем, кого случай послал мне в день, когда мне исполнилось девять лет. Отец Этьен, таково было имя этого распутника, уже несколько раз намекал моей сестре привести меня к нему; она приглашала меня навестить его (тем не менее, не пожелав отвести меня туда: как бы наша мать, которая кое о чем уже подозревала, не прознала об этом); наконец, я оказалась лицом к лицу с ним, в углу церкви, около ризницы. Он взялся за дело так изящно, употребил такие убедительные доводы, что меня ничего не насторожило. Отцу Этьену было около сорока лет, он был свежим, бравым, сильным. Едва мы оказались в его комнате, как он меня спросил, умею ли я возбуждать член. «Увы! – сказала я, краснея, я даже не понимаю, что вы хотите этим сказать». – «Ну что ж! Я научу тебя этому, крошка, – сказал он, целуя меня от всего сердца в губы и глаза. – Мое единственное удовольствие – обучать маленьких девочек; уроки, которые я им даю, так великолепны, что они никогда о них не забывают. Начни вот с чего: сними свои юбки, поскольку, если я буду тебя учить, как надо за это взяться, чтобы доставить мне удовольствие, то необходимо также, чтобы я научил тебя, что ты должна делать, чтобы принимать его; нам ничто не должно мешать на этом уроке. Ну, давай начнем с тебя. То, что ты видишь здесь, – сказал он, положив руку на мой бугорок, – называется влагалищем… Вот что ты должна делать, чтобы доставлять себе приятные ощущения: легонько тереть пальцем это небольшое возвышение, которое ты ощущаешь и которое называется клитор.» Заставляя меня проделывать это, он прибавил: «Взгляни, моя крошка: пока одной рукой ты трудишься там, пусть то один, то другой палец незаметно погружается в эту сладкую щель…» Потом, направив мою руку, произнес: «Вот так, да… Ну и что? Ты ничего не ощущаешь?» – продолжал он, заставляя меня наблюдать за его уроком. – «Нет, отче, уверяю вас,» – ответила я ему простодушно. – «О, мадонна! Ты просто еще слишком мала, но года через два ты увидишь, сколько удовольствия это тебе доставит». – «Подождите, – сказала я ему, – я все же думаю, что чувствую что-то». И я терла, как только могла, в тех местах, о которых он мне сказал… Действительно, какое-то легкое сладострастное щекотание убедило меня, что этот рецепт не был химерой; широкое применение с тех пор этого спасительного метода убедило меня в ловкости моего учителя. «Теперь перейдем ко мне, – сказал Этьен. – Поскольку твое удовольствие возбуждает и мои чувства, я должен их удовлетворить, мой ангел. Держи, – сказал он мне, вкладывая в руки орудие столь огромное, что я едва могла обхватить его двумя своими маленькими руками. – Держи, дитя мое, это называется член, а вот движение, – продолжал он, водя мои сжатые руки быстрыми толчками, – это движение называется «напрягать». Так, в этот момент ты мне напрягаешь член. Давай, дитя мое, давай, старайся изо всех сил. Чем быстрее и тверже будут твои движения, тем скорее ты приблизит! миг моего опьянения. Но следи за главным, прибавил он, по-прежнему напрягая мои толчки, – следи за тем, чтобы головка всегда была открыта. Никогда не покрывай ее кожицей, которую мы называем «крайняя плоть»: если эта крайняя плоть покроет часть, которую мы называем «головка», то все мое удовольствие растает. «Ну-ка, посмотрим, крошка, – продолжал мой учитель, – посмотрим, что я сделаю сейчас с тобой.» С этими словами, прижавшись к моей груди, пока я по-прежнему продолжала действовать, он так ловко положил свои руки, с таким мастерством двигал пальцами, что в конце концов волна удовольствия захватила меня; таким образом, именно благодаря ему я получила первый урок. И вот голова у меня закружилась и я оставила свое занятие; преподобный отец, который был готов к тому, чтобы прекратить его, согласился отказаться на мгновение от своего удовольствия, чтобы заняться лишь моим. А когда он дал мне полностью вкусить его, то заставил снова приняться за дело, которое прервал мой экстаз; потом попросил меня больше не отвлекаться и заниматься только им. Я сделала это от всей души. Это было справедливо: я испытывала некоторую признательность к нему. Я действовала так старательно и так хорошо соблюдала все, что он мне советовал, что чудовище, побежденное быстрыми толчками, наконец, изрыгнуло всю свою ярость и покрыло меня ядом. В этот момент Этьен, казалось, был в припадке сладострастной горячки. Он страстно целовал мои губы, он теребил и тер мой клитор; его бессвязный бред еще лучше передавал распутство. Наши органы он называл самыми нежными именами, что делало привлекательным горячечный бред, который длился очень долго, и из которого галантный Этьен, отличающийся от своего собрата, глотателя мочи, вышел лишь для того, чтобы сказать мне, что я прекрасна, что он просит меня приходить снова к нему, и что он будет всегда обращаться со мной так, как это было. Сунув мне в руку мелкую золотую монету, он отвел меня туда, где застал, и оставил восхищенную и очарованную новым значительным состоянием, которое, примиряя меня с монастырем, заставило принять решение почаще туда приходить. Я была убеждена, что, чем старше я стану, тем больше найду там приятных приключений. Но судьбой мне было уготовано другое: более значительные события ждали меня в новом мире; вернувшись домой, я узнала новости, которые нарушили мой опьяняющий восторг, в котором я пребывала после моей последней истории…»
На этом месте в гостиной зазвонил колокольчик: он извещал, «то ужин подан. Дюкло под общие аплодисменты сошла со своего Помоста, и все занялись новыми удовольствиями, поспешно отправляясь на поиски тех, которые предлагала Комю. Ужин должны были подавать восемь голеньких девочек. Они стояли наготове в тот момент, когда все покидали гостиную, предусмотрительно выйдя на несколько минут раньше. Приглашенных должно быть двадцать: четверо друзей, восемь «работяг» и восемь мальчиков. Не Епископ, все еще злясь на Нарцисса, не позволил ему присутствовать на празднике; поскольку все договорились быть между собой взаимно вежливыми и услужливыми, никто и не подумал попросить отменить приговор; мальчуган был закрыт один в темной комнате в ожидании момента оргий, когда его высокопреосвященство, возможно, помирится с ним. Супруги и рассказчицы историй быстро поужинали отдельно от всех, чтобы быть готовыми к оргиям; старухи руководили восемью прислуживающими за столом девочками; все сели за стол.
Эта трапеза, гораздо более плотная, чем обед, была обставлена с большой пышностью, блеском и великолепием. Сначала подали овощной суп с раковой заправкой и холодные закуски, состоящие из двадцати блюд. Затем их сменили двадцать горячих закусок, а тс, в свою очередь, сменили еще двадцать других деликатесных горя чих закусок, состоящих исключительно из белого мяса птицы, дичи, поданной во всевозможных видах. За ними последовала подача жар кого, появилось все самое острое, что можно себе вообразить. Затем настал момент холодных сладостей, которые вскоре уступили место двадцати шести блюдам преддесерта разнообразного вида и формы. Затем все убрали и заменили унесенное полным набором холодны,. и горячих сладостей. Наконец, появился десерт, который представлял собой огромное количество фруктов, независимо от времени года; потом мороженое, шоколад, ликеры заняли свое место на столе. Что касается вин, то они менялись при каждой новой подаче; к первой – бургундское, ко второй и третьей – два разных вида итальянских вин, к четвертой – Рейнское вино, к пятой – Ронское, к шестой – игристое шампанское и греческие вина двух сортов с двумя различными способами подачи. Головы друзей разогрелись. За ужином, в отличие от обеда, не было позволено слишком сильно ругать служанок: они, будучи квинтэссенцией того, что предлагало общество, должны были быть немного более обхаживаемы; взамен этого позволялась огромная доза сальностей. Герцог, полупьяный, сказал, что он хочет пить лишь мочу Зельмир; он выпил два больших стакана, которые заставил ее наполнить, поставив на стол и усадив в свою тарелку. «Какой подвиг – глотать мочу девственницы!» – сказал Кюрваль и подозвал к себе Фаншон: «Иди сюда, распутная девка, – сказал он ей, – я тоже хочу испить из того же источника». Склонив голову между ног этой старой колдуньи, он жадно проглотил нечистые потоки отравленной мочи, которые она метнула ему в желудок. Наконец, речи стали горячей, касались различных сторон нравов и философии, и я оставляю за читателем право думать, была ли улучшена этим нравственность обстановки. Герцог вознес хвалу распутству и доказал, что оно заложено в самой природе, и что, чем больше он предается различным отклонениям, тем больше он ей служит. Его мнение было всеми одобрено и встречено аплодисментами; все встали, чтобы претворить на практике принципы, которые только что были установлены. Все было приготовлено в гостиной для оргий: женщины были уже голые, они лежали на грудах изразцов на полу вперемешку с молодыми распутниками, с этой целью вышедшими из-за стола вскоре после десерта. Наши друзья вошли, шатаясь; две старухи раздели их, и они упали посреди этого стада, как волки, которые нападают на овчарню. Епископ, страсти которого были накалены до предела теми препятствиями, которые встали у него на пути, захватил великолепный зад Антиноя, в то время как Эркюль вонзался в него самого; побежденный последним ощущением и той важной и столь желанной услугой, которую несомненно оказал ему Антиной, он, наконец, изверг потоки семени, такие стремительные и едкие, что потерял сознание в экстазе. Пары Бахуса перестали связывать чувства, которые сдерживали приступ распутства, и наш герой после потери сознания погрузился в такой глубокий сон, что его пришлось перенести в постель. Герцог со своей стороны тоже занялся делом. Кюрваль, вспомнив о предложении, которое Ла Мартен сделала Епископу, потребовал от нее исполнения и насытился до отвала в то время, как его обхаживали сзади. Тысячи прочих ужасов, непристойностей последовали за этими, и трое наших бравых чемпионов, поскольку Епископ полностью отключился, три доблестных атлета, говорю я вам, в сопровождении четырех «работяг» ночной службы, которых не было во время оргии и которые пришли за ними, удалились с теми же женщинами, которые были с ними на канапе.
