Владимир Дроздов - Два рассказа бывшего курсанта
Сначала кто-то из курсантов еще считал витки: десять, двенадцать... На него шикнули, он притих. На наших глазах стремительно и неотвратимо приближалась трагическая развязка. Нам оставалось только гадать: заклинило управление, оборвались тросы? Мы ясно ощущали свое бессилие и молчали.
Продолжая снижаться, самолет скрылся за вершинами леса. Руководитель полетов подал санитарной машине знак следовать к месту катастрофы. И без команды, само собой прервалось движение на старте. Я горестно переживал эту огромную несправедливость: из-за Чернова погиб Брок!
И вдруг мы увидели на фоне леса самолет! Он шел почти над самой землей - бреющим, быстро приближался. И не взмыл, чтобы совершить круг перед посадкой, - сел с ходу и мастерски. Вот покатился по посадочной полосе, вырулил на нейтральную. Мы все сгрудились, завороженные, и по-прежнему молчали. Я готов был принять этот "эр-первый" за какого-то воздушного "Летучего голландца"... Но из задней кабины легко и ловко выпрыгнула стройная фигура в черном кожаном реглане.
И я вздохнул с облегчением: Брок! Живой!
А командир отряда уже не спеша снимал очки, шлем, перчатки... Но вдруг словно что-то взорвалось в нем - он сложил все эти вещи вместе, швырнул их на выжженную траву летного поля и почти крикнул:
- Ну, пусть медведи летают!
Твердым шагом, высокий и прямой, Брок шел от нас в раздевалку. Мы смотрели вслед, однако к его очкам, шлему и перчаткам еще долго никто не притрагивался...
Мы ждали, что Чернов тоже вылезет из самолета, расскажет, как же это было. А он даже не шевелился. Лежал, привалившись к борту кабины головой. Его вытащили, привели в чувство. Он бессмысленно озирался, мычал что-то невнятное...
Позже выяснилось: из-за слишком большой слабины привязных ремней Чернов на первом же зависании вверх колесами оторвался от сиденья и повис в воздухе. А когда самолет вышел из петли, этот горе-летчик, вместо того чтобы опуститься на свое сиденье, попал между приборной доской и ручкой управления! Его весьма грузное тело (поесть Чернов любил) мешало Броку отдать полностью от себя ручку управления (только так можно было вывести "эр-первый" из штопора, в который самолет непроизвольно свалился). К тому же Чернов перепугался до полной потери соображения - впал в свой дурацкий транс. Он не слушал ни советов, ни команд Брока, молча жал всей тяжестью тела на ручку - в обратную необходимой для вывода из штопора сторону. И тогда Брок решился на крайнее средство. Вытащил из гнезда свою ручку (благо управление двойное), встал в задней кабине на сиденье и, перегнувшись через козырек, трахнул Чернова ручкой по башке. Потом приподнял бесчувственное тело под мышки, водрузил его на сиденье передней кабины, подтянул слабину ремня - и все-таки успел вернуться к себе в заднюю кабину, вставить ручку в гнездо и вывести "эр-первый" из штопора у самой земли.
С неделю Брок не приходил на аэродром.
Потом все же пришел. Молча сел в свою машину, один улетел в ту самую зону - над лесничеством.
Целый час он рисовал в небе узоры наиболее сложных фигур высшего пилотажа - отводил душу? И несколько раз, словно бы невзначай, сваливался после выхода из мертвой петли в штопор. И удивительно изящно выводил из него "эр-первый" в горизонтальный полет.
Припоминал, как все это было? Или что-то преодолевал в себе?
Наверно, тогда, глядя на его каскады, многие из нас давали обещание: научиться пилотировать не хуже нашего командира отряда.
А с Черновым, нашим первым медведем, мне все же случилось поговорить до отчисления его из школы.
В тот день я был настроен лирически. Только что прочел книжку о жизни Миклухо-Маклая на Новой Гвинее.
До школы пилотов я учился на географическом факультете Московского университета, мечтал о путешествиях, открытиях, не думал, что придется стать летчиком. Но вот начал летать - и приохотился к своей новой профессии. Как говорится, если не удалось делать то, что любишь, люби то, что делаешь. А все-таки книга о МиклухоМаклае вызвала приступ тоски. Хотя странно вообще-то было бы накануне окончания летной школы сожалеть о неосуществившемся. Тем более что наш мир в то время уже представлялся мне полностью открытым, и новым Ливингстонам, Миклухо-Маклаям или Пржевальским, казалось, больше нечего было в нем делать.
Слоняясь по зданию школы, я, несколько размагниченный, забрел в Красный уголок. Там сидел Чернов - читал какой-то учебник. Заметив меня, он весело сообщил, что надеется скоро вернуться если не на четвертый, то хоть на третий курс своего института.
- От силы год потеряю, - добавил он торжествующим тоном.
Я страшно возмутился. Значит, Чернов не просто бесталанный медведь, а хитрый обманщик, который притворялся, чтобы добиться отчисления?! И при этом чуть не погубил такого великолепного мастера, как Брок!
Я уже готов был взорваться, еще немного, и Чернов схлопотал бы у меня по заслугам. К счастью, я вовремя засомневался. Ведь полет Чернова с Броком только случайно, из-за большой слабины ремней, получился столь драматичным. И Чернов самого себя едва не угробил.
А хитрецы никогда своей шкурой рисковать не станут.
Ну, и сейчас Чернов, скорее всего, пытается бравадой спастись от всеобщего презрения... Его дело, но не мне облегчать ему задачу. Я сказал с оттенком брезгливого сожаления:
- Видно, мало еще тебе досталось- ничего ты так и не понял.
2. ПРАВО НА ПАССАЖИРА
По правде говоря, нашим инструкторам и командирам все-таки редко приходилось проявлять героизм. Ведь не медведей же в самом-то деле обучали они умению летать. И большинство наших курсантов вылетали самостоятельно, получив гораздо меньше провозных, чем нам полагалось по норме. К числу таких, как у нас потом шутили, "выдающих" принадлежал и курсант Пасынков.
Я обратил на него внимание еще в самом начале учебы. Надо сказать, что старшинами курса, отряда и звена к нам были присланы уже послужившие в армии, но не очень-то грамотные ребята. Им трудно давались теоретические дисциплины. Пасынков кое-кому помогал.
На первом построении мы довольно долго препирались: устанавливали, кто выше, а кто ниже ростом. Наконец разобрались по ранжиру. И я изумился: на правый фланг старшина поставил в качестве самого высокого. .. Пасынкова. Я-то думал, что Мелихов выше. Но широкий и плотный всегда кажется ниже худого и тонкого.
И вот старшина Ефименко скомандовал:
- Равняйсь!
Для ясности он добавил:
- Грудь вперед, живот убрать!
А немного подумав, уточнил:
- Стоять так, шоб видеть грудь четвертого человека!
Строй пришел в движение. Мы равнялись как умели - не очень-то хорошо. Стараясь поправиться, делали полшага вперед и тут же отступали на те же самые полшага. В результате наш строй напоминал синусоиду или плывущего по воде ужа. Старшина Ефименко кричал:
