Наталья Муравьева - Беранже
Отец взял его из пансиона, не захотел больше вносить плату, задолжав и за те несколько месяцев, что Пьер Жан пробыл там.
— Что толку в этих пансионах? — ворчал отец, пренебрежительно подергивая плечом. — Чему там выучился мальчишка? Как был неучем, так и остался. Пусть лучше едет к тетке в Перонну. Она женщина разумная, приставит его к какому-нибудь делу. Да к тому же в Париже сейчас слишком беспокойно.
Расставаться с пансионом девятилетнему Беранже было ничуть не жалко. Старшие мальчишки пинали и дразнили его, пользуясь его беззащитностью и простодушием. Они завидовали, когда Беранже освобождали от занятий из-за мучивших его головных болей. Те, что побогаче, презирали его, потому что у него не водилось карманных денег на лакомства. Особенно доставалось ему от Граммона, старшего сына известного актера. Завидев издали красный плащ этого пятнадцатилетнего верзилы, Пьер Жан испытывал неодолимый ужас.
Он не забудет, как однажды стоял у решетки пансионского двора и пожирал глазами громадное румяное яблоко на лотке у торговки. Вдруг над самым ухом его послышался грозный шепот:
— Возьми это яблоко, не то поколочу!
Это был Граммон. Он заставил Беранже стащить яблоко и тут же схватил его за шиворот:
— Держи вора!
А только что, в это самое утро, Пьер Жан получил награду — крест за хорошее поведение.
— Экий срам! Образец благонравия — и такой проступок! — орал во все горло Граммон, созывая пансионеров и учителей…
Да, Пьер Жан рад, что его взяли из пансиона. Он очень хотел вернуться назад, к деду и бабушке Шампи, у которых жил с тех пор, как себя помнит. Но туда нельзя: деда разбил паралич. И к родителям нельзя: они живут врозь.
А вдруг и тетушка Тюрбо не захочет его принять? Никто не спрашивает ее, согласна ли она взять его к себе. Она его никогда не видела, и он ее никогда не видел, знает только, что она родная сестра отца, бездетная вдова и содержит на окраине Перонны трактир под названием «Королевская шпага». Больше ему ничего о ней не рассказывали…
Не мудрено, что он чувствовал себя одиноким и заброшенным, этот девятилетний мальчик, которого родители сплавили с рук, бесцеремонно переложив заботы о его воспитании на чужие плечи. Родители всегда относились к нему на редкость небрежно и холодно. Говоря по совести, он ничем не был обязан им, кроме самого факта своего появления на свет.
Отец его, Жан Франсуа Беранже, человек легкомысленный, тщеславный и склонный к авантюрам, родился, к вечному своему сожалению, не в каком-нибудь дворянском замке, а в семье провинциального трактирщика близ Перонны. В юности Жан Франсуа служил писцом у пероннского нотариуса. Потом переселился в Париж, нанялся счетоводом к бакалейщику и решил во что бы то ни стало выбиться «наверх», а для этого прежде всего «улучшить» свою родословную, доказать, что он не простолюдин, а отпрыск старинной дворянской фамилии, корни которой затерялись в веках. Эта мысль крепко засела в его голове, и он усердно принялся за составление «генеалогического древа» семейства Беранже, но, не закончив своих «изысканий», неожиданно женился.
Нет, он не был последователен, этот пылкий провинциал. Женился он не на дворянке, ни даже на зажиточной буржуазке. Его пленила дочь портного, молоденькая модистка Жанна Шампи. Каждое утро, торопясь на работу, она проходила мимо лавки бакалейщика, быстрая, живая, изящная — истая парижанка! Жан Франсуа прислушивался к стуку тонких каблучков и забывал в эти минуты и о родословной и о счетах…
Многодетный портной охотно отдал руку дочери щеголеватому, любезному счетоводу.
Семейное счастье молодой четы, однако, длилось недолго. Через полгода после свадьбы от небольшой суммы, которую вручил новобрачным папаша Шампи, не осталось ни единого су. И любящий супруг, покинув Париж, жену на сносях и должность у бакалейщика, пустился в странствия — в поиски фортуны, в поиски корней «генеалогического древа». Первенец появился на свет в его отсутствие.
Пьер Жан Беранже родился 19 августа 1780 года под кровом своего деда Пьера Шампи, в старом доме на улице Монторгей, одной из самых шумных и грязных улиц Парижа. Роды были трудные. Акушерке пришлось прибегнуть к щипцам, «…для меня все на свете было трудно, даже родиться», — говаривал потом Беранже.
Ребенка отдали на воспитание кормилице. А мать, как только оправилась после родов, переехала из отцовского дома в предместье Тампль и снова занялась ремеслом модистки.
Забытый родителями, Пьер Жан первые три года жизни провел в семье бургундской крестьянки, среди виноградных лоз и кудахчущих кур. Рассказывали, что у кормилицы его скоро пропало молоко и малышу совали соску из хлеба, размоченного в вине (это послужило впоследствии сюжетом для песенки Беранже). Крестьяне, вскормившие его, очень привязались к своему воспитаннику и даже не требовали платы за его содержание, когда родители забывали ее высылать, а это, наверное, случалось нередко.
Потом о внуке вспомнил дед Шампи и вытребовал его к себе в Париж. В пропыленном воздухе портновской мастерской быстро выцвел сельский румянец маленького Беранже. Пьер Жан рос бледный, чахлый, тихий. Товарищей у него не было, целые дни он проводил в обществе деда и бабки. Забьется в уголок и вырезает из бумаги человечков или мастерит крохотные корзинки из вишневых косточек. А дед щелкает ножницами — кроит, потом, сдвинув на нос очки, орудует иглой. За шитьем дед любил напевать старинные романсы и песенки. Пьер Жан прислушивался и сам пробовал подтягивать тонким голоском. Все в доме пели, песня сопровождала Беранже сызмальства.
Иногда бабушка Шампи читала вслух мужу и внуку. Она была любительница чтения. Из ее уст Пьер Жан впервые услышал имя «господина де Вольтера», на авторитет которого бабушка то и дело ссылалась. Дед тоже не отставал от века. В часы досуга он охотно открывал томик сочинений вольнодумного аббата Рейналя.
Скоро и Пьер Жан начал усердно мусолить страницы старых книг, которые водились в доме портного. «Освобожденный Иерусалим», переводная поэма итальянского писателя Тассо, и «Генриада» Вольтера — таковы были его первые «буквари». Читал он, правда, только «глазами»: улавливал смысл знакомых слов, но не имел никакого понятия о слогах.
И в школе, куда его отвел дед, он не двинулся вперед ни в чтении, ни в грамматике, ни в других науках. Школа была совсем близко, почти напротив дома, в тупике Бутылки, но Пьер Жан посещал ее редко и неохотно. Трудно было часами сидеть без движения в узкой, полутемной комнате и слушать монотонный голос учителя. Пьер Жан жаловался деду на головную боль, и тот оставлял его дома. Строгий к собственным детям, старый портной баловал внука.
