Адольфо Бьой Касарес - Борхес. Из дневников
Вторник, 29 ноября. Борхес о Гейне. Сравнивает его с Уайльдом; в Гейне есть что-то от хитроватого еврейского паренька. Вспоминает доводы обращения Гейне в христианство: «Когда я был могучим Вакхом, то насмехался над любым верующим в личного бога. Теперь, став старым евреем, бедным и больным, я нахожу больше утешения в этой вере, которую не способен обосновать, чем в моем юношеском пантеизме». Борхес замечает: «Доводы, хоть и не очень достойные христианства, несомненно, высказаны искренне (искренне и с долей меланхоличной иронии)».
1956 годЧетверг, 16 августа. Борхес уверяет, что Мальеа[16] готовит большой роман под названием «Синдбад», и замечает: «Почему бы не назвать книгу сразу „Улисс“?» Еще рассказывает: «На днях мы в Библиотеке получили письмо от некого господина из Лас-Пальмаса, оно похоже на начало фантастического рассказа. Господин прилагает к письму книгу и учтиво просит передать ее писателю Рикардо Гуиральдесу[17], чей адрес отправителю неизвестен. Когда умер Гуиральдес? Кажется, в 27-м. Господин из Лас-Пальмаса мертв? Или он живет в мире, где обитает Гуиральдес? А мы сами?»
Четверг, 25 октября. Борхес: «Хуану Рамону Хименесу дали Нобелевскую премию». Бьой: «Какой позор…» Борхес: «…для Стокгольма. Сначала Габриэле, теперь Хуану Рамону. Лучше бы изобретали динамит, чем давали премии». Бьой: «Все же Хуан Рамон много лучше Габриэлы Мистраль. Плохие стихи Хуана Рамона — плохи, но лучшие из них достаточно хороши. Габриэла Мистраль не написала ни одного достаточно хорошего стихотворения».
Суббота, 27 октября. Пейру[18] и Борхес с улыбкой замечают, что все автомобили русского посольства, кроме одного, американские. Борхес: «При всем славянском мистицизме им присуща замечательная практичность. Они понимают, что автомобиль должен служить для передвижения, а потому покупают кадиллаки и шевроле».
Суббота, 10 ноября. Спрашиваю Борхеса, как он считает: надо ли писать статьи как рассказы. Борхес: «Думаю, все должно быть повествованием. Все должно иметь форму рассказа». Сильвина [Окампо][19]: «Как? И стихи тоже?» Борхес: «И стихи тоже. Во всем должна быть ситуация и развязка. Разумеется, в идеале ты можешь задаться целью и написать что-то неповествовательное, но почти наверняка ничего не получится. Чтобы поддерживать у читателя интерес, надо писать статьи как маленькие рассказы». Бьой: «Все-таки мне кажется, что между планом рассказа и планом заметки или статьи есть разница. Рассказ надо завершать самым важным. Начало в рассказе не так существенно; читатель знает, что может чего-то ждать. В заметках и статьях лучшее из того, что у тебя есть, надо давать в первой фразе. Иначе читатель не включится».
Среда, 12 декабря. Борхес: «У Асорина[20] спросили, зачем он дает названия своим театральным пьесам по-английски? ‘И Шекспир так делал’, был ответ».
1957 годЧетверг, 23 мая. «Беда в том, — говорит Хулия Пейру[21] о Маргарите Бунге[22], — что она до того красива, что люди ей верят». Борхес поясняет: «Женщины ошибаются по поводу красоты или уродства других женщин. Подозреваю, у них есть абстрактное представление о красоте женщин — правильные черты лица, цвет кожи и волос, — но они их не чувствуют».
Воскресенье, 26 мая. Борхес по телефону. <…> О биографиях: «Верно подметил Марк Твен: ‘Никто не способен сообщить правду о себе или скрыть ее’».
Вторник, 25 июня. Говорим о Блейке. Борхес: «В Блейке есть что-то очень неприглядное». Бьой: «Это видно в рисунках». Борхес: «И в именах его богов. Что-то немецкое в языке и в воображении». Бьой: «С примесью детского вздора ‘nursery rhymes’[23]». Борхес: «Видения Сведенборга куда лучше». Добавляет, что в стихах Блейка встречаются нелепости, свойственные XVIII веку: розовые пальцы зари и тому подобное.
Среда, 26 июня. Борхес: «Знаешь, кто, оказывается, был педерастом? Марло. В „Геро и Леандре“ героиню он описывает сдержанно, но, перейдя к описанию героя, теряет голову». Бьой: «Я тоже сделал открытие: роман — жанр для гомиков. Когда принимаешься тщательно описывать героя, чувствуешь себя голубым». Марло был гомосексуалистом сверх меры, как, видимо, многие во времена Шекспира. <…>
Четверг, 18 июля. Борхес хотел, чтобы несколько человек, включая меня, под его руководством написали книгу о том, как англичане видели свое прошлое. Шекспир представлял его кельтским, поскольку Стюарты считали себя потомками короля Артура, республиканцы настаивали на происхождении от саксов: Мильтон не затрагивал тему Круглого стола, а сэр Томас Браун пишет об англосаксонском языке. У Карлейля увлечение саксами достигает апогея. Честертон и Беллок[24] (а до них Мэтью Арнольд?[25]) снова ссылаются на кельтские корни.
Суббота, 20 июля. <…> Сравниваю Лопе и Кеведо. Борхес соглашается, что Лопе писал лучше: «У него есть великолепные сонеты». Утверждает, что у Кеведо можно читать стихотворение за стихотворением и не найти никаких эмоций и задушевности. Гонгора лучше, а Лопе — намного лучше. «Не знаю, как я мог так восхищаться Кеведо», — заключает он.
Борхес: «У Донна есть красивые стихи, но есть и много безобразного. Как надо писать?» Бьой: «Гладко, ровно, гармонично, стараясь установить связь с читателем, не отталкивая его». Борхес: «Так писал Мур[26]. Но посмотри, как скверно он начинал». Бьой: «Эта нелепая манера письма, которой мы грешили в начале, полезна как дисциплина. Она учит избегать промахов. Порой, вероятно, удается найти легкую, без нажима, аллюзию, намек — это дисциплина помогла нам его отыскать. В Библии есть такие фразы: благим намеком они приносят весть. Но написать книгу из таких фраз невозможно». Борхес: «Пожалуй, Стивенсон умеет писать сложными фразами, их сложность незаметна. А Честертон? У него все похоже на игру марионеток». Бьой: «Вступаешь в игру и принимаешь ее. Ничто не нарушает стиль».
<…>
О «Фаусте». Борхес: «Странно, в этой книге не чувствуется зло. В „Макбете“ чувствуется. А в „Фаусте“ нет: просто беседуют два господина. Сцена с Маргаритой довольно слаба: танго avant la lettre[27]. Странно, что никому, даже немцам, никогда не приходило в голову поставить „Фауста“. Возможно, Рест[28] прав: в немецкой литературе нет фантазии».
<…>
Форньелес[29] собирается прочесть лекцию в Библиотеке. До этого он хочет познакомиться с Борхесом и побывать у него. Бьой: «Неужели жизнь не научила его, что этот визит окажется прежде всего неуместным и безрезультатным. Когда я был в Англии, то не пытался познакомиться ни с одним из восхищавших меня писателей. Если нет общего прошлого, в рамках одной специально устроенной встречи трудно говорить и объясняться». Борхес: «Когда объявили, что Честертон приедет в Буэнос-Айрес, я мечтал его не видеть. Предпочитал и дальше знать его по книгам».
