Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
Видно, судьбой было назначено, чтобы с первых дней учебы в школе я привык занимать позицию лучшего ученика класса (теперь эту привычку иногда называют «синдром отличника»). Ситуация, которая определила мое бессменное лидерство в классе, была, в общем-то, случайной. Дело в том,что ближайшая к нашему дому русская школа в 1930 г. набирала два первых класса. В один из них принимали детей, хотя бы немного владевших грамотой, он назывался «грамотным классом», в другой принимали неподготовленных детей, это был «неграмотный класс». Из-за того что меня привели в школу лишь накануне начала учебного года, когда «грамотный» класс был полностью укомплектован, я попал в «неграмотный» (а ведь я тогда уже умел не только читать, но и писать), и это обрекло меня быть «первым учеником» в течение нескольких лет. В большинстве своем учащиеся нашего «неграмотного класса» действительно не умели читать и писать, и я долгое время откровенно скучал на уроках.
Во втором классе нам объявили, что все ученики стали октябрятами. Это означало, что мы взошли на первую ступеньку политической структуры нового общества, задуманной партией в виде лесенки: октябренок — пионер — комсомолец — коммунист. В классе были образованы три звена. Как лучший ученик, я был назначен одним из звеньевых.
Почему-то в памяти не сохранилось мое пионерское прошлое, хотя, как почти все ученики, в четвертом классе я уже был пионером. Зато четко помню, что с долей зависти читал в «Пионерской правде» о «пионерских центнерах» колосков, собранных школьниками после уборки колхозного урожая, о тоннах сданного металлолома и других достижениях моих ровесников. Хотелось тоже принести пользу стране. И когда в нашей школе был объявлен сбор бумажной макулатуры, мой вклад оказался самым весомым (помог отец: я собрал много ненужных бумаг в конторе, где он работал бухгалтером). Помню, как в 1934 г. я узнал о назначенном на выходной день комсомольском субботнике по уборке школьного двора. До комсомольского возраста я тогда еще не дорос, но пришел в школу и выполнял какие-то мелкие поручения комсомольцев.
Убедившись в том, что учеба дается мне без труда, а мои школьные успехи стабильны, родители к окончанию третьего класса решили, что мне следует приступить к изучению немецкого языка. Был найден недорогой учитель-надомник, лет сорока немец по фамилии Бенке, обитавший с семьей в сырой полутемной комнатушке. Жили Бенке очень бедно, помню его потрепанную одежду и царивший в доме неприятный запах подгорелого рыбьего жира, на котором жена учителя готовила еду.
Вероятно, Бенке не был профессиональным преподавателем. Сужу об этом по тому, как он учил меня: требовалось заучивать наизусть все формы склонений и спряжений, все времена глаголов, включая их вершину — «плюсквамперфект». Но, несмотря на казавшиеся скучными занятия, я вскоре почувствовал их плоды, и появился интерес. Около двух лет учебы, по одному занятию в неделю, заложили прочную основу знания языка. Это позволило мне в последующие годы уверенно читать, писать, переводить на русский язык немецкие тексты как в школе, так и в институте. Много раз в жизни я с благодарностью вспоминал о мудром решении родителей и об уроках Бенке. Знание немецкого языка очень пригодилось мне на фронте. О том, что я бегло читаю и умею разговаривать по-немецки, в полку знали многие. Поэтому, как только наши разведчики или пехотинцы захватывали «языка», его, прежде чем доставить в штаб полка, приводили на огневые позиции пушек моего взвода, обычно располагавшегося в нескольких десятках метров от траншей пехоты. Здесь происходил самодеятельный допрос захваченного немца, я просматривал содержимое его бумажника. Нередко там можно было обнаружить отпечатанные на тонкой «папиросной» бумаге скабрезные стишки. Слушая мой перевод «открытым текстом», наши солдаты покатывались от смеха. Знание немецкого языка особенно пригодилось мне накануне падения Кенигсберга. Об этом расскажу во второй части книги.
Учеба у Бенке дала мне также новых приятелей. Одновременно со мной брал у него уроки Витя Виденский из параллельного класса. Я знал, что Виктор такой же «первый ученик» в своем «грамотном» классе, как я в моем «неграмотном». Встречаясь на занятиях у Бенке, мы больше узнали друг друга и вскоре стали приятелями. Общение с Виктором быстро избавило меня от возникавших мыслей об интеллектуальном превосходстве над сверстниками. Мы часто встречались за шахматной доской, где наши силы были примерно равны. Благодаря Виктору я познакомился и вскоре так же близко сошелся с его соучеником и приятелем Игорем Войцеховским, чистой благородной натурой, очень близоруким, худеньким, немного сутулым мальчиком, на вид совсем беззащитным. Наше общение втроем, не только за шахматной доской, было почти регулярным до дня моего отъезда из Винницы в июне 1938 года.
* * *
Забегая вперед, расскажу, как сложились в годы войны судьбы Виктора и Игоря.
В 1939 г. на уроке физкультуры Виктор упал с турника и сломал руку. Из-за неправильной фиксации кости он на всю жизнь стал непригодным к военной службе. В 1941 г. вместе с матерью, братишкой и бабушкой эвакуировался на восток страны (его отец в 1938 г. был арестован и вскоре расстрелян как «враг народа»).
Игорь не эвакуировался, оставался в Виннице. В первые месяцы оккупации города ему, имевшему подходящие анкетные данные (национальность, происхождение и непричастность к комсомолу), удал ось стать работником канцелярии городской управы. Пользуясь предоставившейся возможностью и пренебрегая опасностью, Игорь сумел переоформить документы нескольким бывшим соученицам, «превратив» их из евреек в дочерей украинского народа. Кроме того, ему на службе заранее становились известными даты предстоящих отправок местной молодежи на работы в Германию. Через друзей Игорь оповещал об этом многих парней и девушек, давая им возможность вовремя «исчезнуть». Опасная деятельность Игоря продолжалась около года, пока кто-то не донес на него полиции. Игоря схватили, и вскоре он был повешен. Когда окончилась война, юного героя посмертно наградили медалью партизанской славы.
* * *
Самым страшным событием в годы моей учебы в младших классах был голод 1933 года, охвативший главным образом сельские районы Украины. Я жил в городе, поэтому расскажу только о том, что видел своими глазами. По-моему, это была поздняя весна, когда на нашей улице по утрам появлялись одетые в зимнее странные человеческие фигуры, мужчины и женщины с потемневшими одутловатыми лицами и невероятно распухшими конечностями. Они брели в сторону центральной части города молча, едва передвигая опухшие босые ноги (никакая обувь не вместила бы такие ступни). В первые день-два это были единицы, затем их стало заметно больше. Часто многие из этих людей, обессилев, садились или ложились на землю, чтобы отдохнуть. Не всем удавалось потом подняться. Будучи уверен, что от голода непременно тощают, я не сразу понял, что это изголодавшиеся люди. А узнав о причине их страданий, проникся жалостью, но, признаюсь, вид этих несчастных умирающих людей был настолько ужасен, что я, десятилетний мальчик, боялся смотреть на них, как до этого, встречая похоронную процессию, всегда страшился смотреть на мертвецов. Хотелось избавиться от страшного зрелища, как от кошмарного сна. Неизвестно, кто и когда убирал с улицы трупы, но днем, возвращаясь из школы, я не видел никаких следов утренних шествий...
